— Вот, — предложил Пальчиков кусок сахару, — в кармане затерялся…

— Ну и Плюшкин, — отозвался Грива. — Полны карманы сахара, а я без чая жить не могу. Молчал, жадина!

— Кто здесь командир?! — закричал Алешкин. — Я приказываю: сходи и накорми!..

Я показал немочке фотографию капитана Адема. Она с радостью захлопала в ладоши:

— Онкель! Онкель![8]

— Твой дядя?

— Я, я! — продолжала хлопать в ладоши Эльза.

Меня залихорадило, прямо-таки затрясло, а она, немочка, что-то заговорила, но я не понимал, скорее, не слышал ее.

«Ты что, сдурел?» — подумал я о себе и, уходя, дал ей пару галет, сказал:

— С дивана не слезай. Когда взойдет солнышко, кончится война, и я тебя отведу домой.

— Накормил? — спросил лейтенант. — Не плачет?

— Накормил, и не плачет.

— Молодец, Варюха, — сказал Пальчиков, стоя возле амбразуры. Нос у него, казалось, еще больше отвис, вытянулся, чуть ли не касался верхней губы. — Смотрите! Женщина идет! — сообщил Пальчиков.

— Да ты сядь наконец! — потребовал Грива. — Отдохни перед боем.

— Я, как лошадь, сплю стоя, — ответил Пальчиков. — Она пробирается к подъезду, в черном вся…

— Не трогать! Пропустить! — приказал Алешкин и схватился за плечо.

Я заметил, как он схватился за плечо и как из-под его ладони выступила кровь; похоже, пуля залетела в пролом.

В это время в дом вошла женщина, вся в черном. Старший сержант Грива направил на нее пистолет.

— Не стрелять! — приказал Алешкин и опустился на ящик, в котором хранились гранаты, все еще держась за плечо.

Наступила тягостная тишина. Женщина смотрела на Гриву, заталкивающего пистолет в кобуру. В это время в комнату вбежала маленькая Эльза.