– Что, отелилась? – спросил он, заглядывая в закут.

– На прошлой неделе, – ответила хозяйка, и голос её вздрогнул и посветлел.

– Кого ж? Бычка? Иль тёлочку?

– Тёлочку, – усмехнулась она, но тут же насторожилась: – Уж не за ней ли ты пришёл?

– Тёлочку… Это хорошо. Если тёлочка, то, значит, скоро конец войне, – будто не поняв её беспокойства, сказал он.

– Как же… Что-то вы наступаете медленно. Полгода уже прошло…

– А ты как поняла, что я из Красной Армии?

– Как поняла… Поняла. Есть-то будешь?

– Я не один.

– Понятно.

Эх, какой родимый дух охватил Отяпова, когда он оказался в горнице, в малой половине дома, где стояла русская печь, стол под наполовину занавешенной божницей, лавка у окна. Словно и вправду оказался вдруг дома. Закрой глаза, и из-за занавески выйдет Анна с горлачом свежего молока в руках… Да, вспомнил он недавнее, не зря сон тот снился, с женщиной.

С печи свесились детские головки. Лохматые, льняные. Числом четыре.

– Вот какой у тебя, хозяйка, отряд, – кивнул он и попытался улыбнуться.

Дети с любопытством смотрели на него.

– А муж где? – спросил он.

– Известно, где нынче наши мужья. Воюет тоже где-то. Ещё прошлым летом как ушёл, так ни письма, ни весточки…

– Кто ещё на хуторе живёт? Немцев нет?

– Немцев, слава богу, нет. Последний раз приезжали ещё зимой. За курями. А полицейский есть. Но он свой, зла никому не делает.

Вот так. Значит, с полицией живут в мире и согласии. Что ж, и такое бывает.

– Свой, говоришь? Местный? Или в зятьях?