– Твои небылицы-дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему.

Он достал из глубоченного кармана плоскую бутылку, налил из нее в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал из пороховницы пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну:

– На, сынку, выпей половинку! – и приподнял раненого.

Спыхальский выпил. Обессиленный, обливаясь холодным потом, тяжело опустил голову на мягкую подушку.

Вторую половину Метелица вылил ему на рану и туго завязал чистым полотном.

– Вот так! Отдыхай теперь!

Поднявшись, снова налил в рог горилки. Взглянул на пожелтевшего Спыхальского:

– Ну, за твое здоровье, казаче!

Поднес рог к губам, но тут услышал покашливание Арсена, увидел его суровый, осуждающий взгляд. Рука старого казака застыла в воздухе… Затем медленно, с сожалением опустилась и выплеснула горилку из рога в Днепр. Знал старый казак не хуже других, что в походе за горилку одна кара – смерть!

– Кгм, кгм! – крякнул он, вытирая ладонью сухие усы.

Дед Шевчик, глядя на бутылку, в которой осталось немного мутной жидкости, смачно облизнулся.

Спыхальский приподнял веки, хватил пересохшими от жажды губами прохладный вечерний воздух:

– Арсен, друг мой, схорони меня на такой высокой горе… чтоб видать было все Подолье… и ту землю, за ним… мою родную… Польшу… – Он говорил тихо, с натугой, но внятно. Видно было, что каждое слово причиняет ему нестерпимую боль. – А если доведется быть… на Лемковщине, то… загляни на мой хутор Круглик… разыщи пани Ванду. Скажи, что я ей… все прощаю… даже измену… прелюбодеяние с гетманом. Прощаю… як бога кохам!..[162]

Арсен отвернулся, чтобы пан Мартын не видел слез в его глазах. «Вот и отвоевался, пан Мартын! Отвоевался… И не увидишь своей отчизны и неверной Ванды, которую ты все же, несмотря ни на что, любил… Ты был с виду нескладный и малость чудаковатый, но имел доброе и по-детски нежное сердце. Ты был шляхтич, но из той шляхты, которую в народе зовут голопузой и которая ничего, кроме гонора, не имеет. Поэтому ты не чурался простого народа и стоял к нему ближе, чем к шляхетным магнатам, которые гнушались тобою и использовали как мальчишку на побегушках… Эх, пан Мартын, пан Мартын!..»

А вслух сказал:

– Не поддавайся отчаянию, пан Мартын! Не помрешь ты… Вот доплывем ночью до Сечи – возьму коней и помчимся с тобою в Дубовую Балку… А там Якуб и дед Оноприй приготовят такую мазь, что враз поставит тебя на ноги. Будешь еще взбрыкивать, как жеребец копытами… Будешь жить не тужить! До ста лет!

На бледном, покрытом холодным потом лице Спыхальского промелькнула слабая улыбка.