Лора недовольно покачала головою.

— Вы меня не поняли. Я имею в виду моих товарищей по коллежу. Кроме того, Юрий и его друзья одиноки. И от этого ими владеют какие-то титанические устремления. В коллеже Юрий грезил полетами к иным мирам. Антон Северцев мечтал создать в Африке свободное государство, которое разрушило бы колониальную систему.

— Кто такой Северцев?

— Ах да, это приятель Юрия. Кончил русскую школу, долго не имел работы. Родители давно умерли, живет у дяди, который попрекает его каждым куском. Обозлен на современное общество. А нас, французов, просто презирает.

— За что же?

— Утверждает, что мы — нация рабов.

— Сильно сказано, — заметил Михаил.

— О да. И, самое главное, сказано это было 14 июля, когда мы наблюдали карнавал. — Она задумчиво улыбнулась, наверное заново переживая недавний спор. — «Все свои бесчисленные революции, — сказал он, — вы совершали только для того, чтобы поменять узурпаторов. Истинные революционеры мы, русские...»

— Вы передаете его слова?

— Буквально, мсье. — «Революция 17-го года — вот настоящая революция, — сказал он. — Ваших банкиров до сих пор от нее кидает в дрожь. Но они могут спать спокойно — такая революция не для французского темперамента...» В тот день мы с ним поссорились.

— Вы обиделись за французский темперамент?

— Я француженка, мсье.

— Однако, по-видимому, Северцев и сообщил вам о Брандте?

— Вы угадали. Но это произошло осенью, в октябре. Тогда я уже работала телефонисткой на внутреннем коммутаторе Ратуши.

— Как и сейчас?

— Да. Отец хотел, чтобы я изучала филологию в университете. Но для этого нужны деньги. Он ожидал, что в следующем году получит повышение по службе и тогда я смогу продолжить образование, а пока устроил меня телефонисткой. Надо вам сказать, что я знаю многих друзей Юрия — и русских и французов. Некоторые бывали у меня дома. Но из всех один только Северцев завоевал симпатии моего отца. Пожалуй, отцу импонировали его интерес к политике, резкие суждения о наших буржуа. Нередко отец под благовидным предлогом оставлял его обедать. Мы много спорили, не скрывая своих взглядов. Между нами существовало доверие: пожалуй, отец и я — единственные люди, с которыми Северцев позволял себе быть откровенным. И вот однажды, в середине октября, Антон позвонил мне и в шутливых выражениях предложил посидеть где-нибудь в укромном уголке и продолжить дискуссию. Я не поняла, о какой дискуссии идет речь. Оказывается, он имел в виду «сравнительную роль французов и русских в мировой истории». Мы пришли сюда, он был очень возбужден — таким я его раньше не видела. Мы сели за этот столик.