– А я возьму, – он пожал плечами, и мы пошли дальше исследовать леса.

За остаток дня мы не нашли ничего интересного. Зато вдоволь наговорились вдвоем, поскольку Саша оказался весьма коммуникабельным и словоохотливым человеком. Он рассказывал разные истории из жизни, делился копательскими похождениями. Каждый из нас выкладывал все, что думал о войне, какой она ему представлялась и как конкретно его семью она зацепила. В этот день Саша представился совершенно иным человеком, чем в те дни, когда мы ходили втроем с Геной. От его зубоскальности не осталось и следа, он теперь казался достаточно начитанным, сообразительным и обладающим очень развитым интеллектом, при этом еще и весьма лиричным. Он знал много военных песен, любил затянуть какой-нибудь припев на привале у костра, и в этом мы с ним были очень похожи.

Мы ходили почти до темноты. От деревни мы ушли не так далеко, поэтому меньше, чем через час были уже дома и пили чай.

Поздно вечером к нам в дом зашел Гена. Он сожалел, что не смог с нами пойти.

– Отцу надо было помочь, – пробасил он и неожиданно игриво добавил, – ну что, Сашка, завтра сходим на Тагощу?

– Я всегда «за», пусть Пал Николаич решает, – Саша вальяжно растянулся на своей кровати с чашкой чая в одной руке и с сигаретой в другой, изображая независимый вид.

Гена обернулся ко мне и вопросительно посмотрел.

– Да, конечно, идем на Тагощу, – отозвался я с готовностью. Мне совершенно не хотелось строить из себя того, кем я не являюсь.

Мы пили чай втроем, потом Саша как бы невзначай предложил Гене выпить. Но Гена отказался, закашлялся и, сославшись на больную печень, пошел домой.

Когда дверь захлопнулась, Саша преобразился. Из неторопливого и самодовольного раджи он превратился в бодрого хитрюгу.

– Чтобы Гена отказался от водки? – недоумевал он, – такого я не помню, видимо, ему матушка сегодня вломила за то, что он с нами ходит, бухает и ничего не делает по хозяйству.

Я не нашелся, что ответить на это. Если честно, меня в тот момент не интересовали взаимоотношения Гены и его родителей, я в тот период вообще очень мало интересовался людьми. Больше всего мне нужна была война. И ее эхо.

Наутро мы шли знакомой уже дорогой в сторону Тагощи, Гена вел нас какими-то своими окольными путями.

– Не будем тащиться по дороге, срежем через лес, – бубнил он, идя первым. Я шел вслед за ним, а Саша замыкал движение. Гена то и дело останавливался, чтобы рассказать нам подробности о том или ином месте: как под Карским откопали немецкую лопатку с целой деревянной ручкой, а где-то между Загорьем и Шопотово он наткнулся на траншеи с костями и выкопал череп с золотой коронкой, которую они с другим деревенским копателем выдрали, расплющили на пне топором и продали где-то в поселке. Все это рассказывалось им обыденным тоном, который, пожалуй, только здесь и воспринимался уместно. Ранее я считал людей, так поступающих, мародерами. Но увидев, как тут живут люди, у меня и язык не поворачивался обвинить его в жадности.