Чуть ли не все фарольские отсидели свой срок в лагерях: деревня находилась на территории, контролируемой правительством, и рыбаки воевали в республиканской армии. Судьба же человека, ждущего нас в Бесалу, была окутана тайной. Был ли он из числа тех десятков тысяч, кого в конце концов выпустили, или он бежал? В последнем случае я рисковал — закон запрещал предоставлять убежище, а равно оказывать иное содействие лицам, бежавшим из мест заключения.

С одной стороны, было лестно, что Себастьян оказал мне такое доверие, с другой — как-то не по себе.

Бесалу оказался невзрачным городишком, расположенным по обе стороны дороги третьего класса; длиной он был ярдов в сто. Все здесь свидетельствовало о вопиющей нищете: расписанные известкой красные кирпичные фасады домишек, похожие на забрызганный кровью прилавок мясника, широкие ворота, закрытые двери лавок, кучки священников в черных велюровых шляпах и черных альпаргатах. По улицам гулял холодный ветер, но немощеной дороге на полной скорости, обдавая нас бензиновым смрадом, проносились автобусы, и пыль в городе стояла столбом.

Все в этом городе было непонятно и чуждо. Рядом проходила граница, по улицам, опасливо озираясь, пробегали какие-то типы: кто собирался за кордон, кто только что прибыл оттуда — одни легально, другие нелегально. Даже само название «Бесалу» звучало странно — в нем мало что было испанского, оно больше породило на татарское или турецкое. Себастьян доверительно сообщил мне, что это столица контрабандистов.

Милях в двух-трех от города с шоссе сворачивал протолок, идущий на север по берегу реки Льиерка через деревни Монтагут и Сарденас; здесь он кончался.

И начинались тропки, ведущие к пастушеским хижинам — их в горах было с полдюжины. Это была граница — в двух милях отсюда, уже по французской территорий, проходила дорога на Арльи, Амели и Сере.

В кабачке «Пнет», у церкви на окраине города, мы заказали себе обед — тушеные свиные ножки, которыми славятся пиренейские городки; за всю неделю мы впервые отведали мяса. Трактир походил на пещеру; при каждом порыве ветра сюда проникал запах, которым провонял весь город, — запах кожи, веревок и пота. За отдельными столиками сидело три-четыре человека в шляпах; они обсасывали ножки, время от времени озираясь, как собака, которая боится, что у нее отнимут кость.

Себастьян волновался, отвечал невпопад и весь ушел в себя. Я спросил, как он собирается искать своего друга, и он ответил: «Не знаю. Об этом-то как раз и думаю». Сквозь грязное оконное стекло была видна маленькая площадь, на ветру кружились клочки бумаги, стоили небольшие кучки людей; подняв воротники пиджаков, они о чем-то разговаривали; два бравых солдатика с автоматами патрулировали улицу.