…Вспомнил ее не в день расставания, когда провожал на поезд, но совсем девочкой с ласковыми, чуть испуганными длинными глазами. Заехали с Вороновым в училище за нею — и в Лужники: «Венский балет на льду». Воронов едва досидел до конца, музыка и крикливая балаганность ему не по нраву. А Регине не хотелось домой, да и было совсем рано, светло, и они пошли сначала по аллеям парка, потом через метромост на Ленинские горы.

Существует термин «комфортная температура». В тот вечер не было температуры вообще. Был мягкий, тихий послезакатный час, когда дневные хлопоты окончены, но ничто не желает угомониться. Какие-то прекрасные скрытые силы… Новая жизнь, неизвестная, неугаданная, даже только чудесное предчувствие ее… Это было в клейком аромате распускающихся почек. Об этом стрекотали птицы подле своих строящихся гнезд. Этим дышала земля.

За рекой, за насыпью окружной дороги рассыпались огни города. Скопления окон, провалы дворов, строченные фонарями улицы. Дальше сплошное светящееся море. Оно не уходило за горизонт, оно мешалось с дымным светлым небом.

Погас один огонек: кто-то вышел или лег спать. А там засветились подряд несколько.

Проплыл речной трамвай, украшенный гирляндами лампочек, очень праздничный на маслянисто-черной воде. Треугольником бежали за ним переливающиеся отражениями волны.

Все огни светили и искрились тогда для них. Деревья тончайшим кружевом заткали небо для них. И что-то пугающе-важное вот-вот, казалось, готово было открыться им в мягком сумраке наступающей ночи.

Он рассказывал о своей науке — удивляющие возможности и широчайшие перспективы начинались в его представлении если не завтра или через неделю, то самое позднее через год. Быть среди тех, кто с самоотверженным рвением кинется на штурм неведомого. Все нужды и чаяния человечества должны разрешить они, чистые помыслами служители величайшей из наук — биологии (именно такими категориями оперировал тогда), они, свято исповедующие высокие принципы, завещанные великими естествоиспытателями прошлого.

— Будь прокляты эти бабы! — ворвался голос Бардошина.

Бардошин и сам толком не знал, с чего вдруг заговорил. Пожалуй, все-таки не вытерпел перед лицом впервые так плотно, сплошным потоком сыпавшихся на него и усердно мордовавших неудач. Захотелось ли ему поговорить и поделиться, даже, возможно, объединиться с Сергеем перед лицом непонятных и удивляющих превратностей судьбы, или… На это-то «или», подразумевавшее прежде всего стремление выместить, найти виноватого и отыграться за свою боль и стыд поражения, он, повинуясь общему складу, и переехал.