— Надеюсь, — сказал маркиз, — что Награда Верности, как вы ее называете, окажется исправно выезженной для военных надобностей. Но я должен вам напомнить, что в Шотландии в настоящее время наградой верности чаще бывает веревка на шею, чем добрый конь.

— Гм… вашему превосходительству угодно шутить, я вижу. Награда Верности по части выправки ни в чем не уступит Густаву, а на вид даже красивее его. Вот насчет обхождения — другое дело; это лошадь совсем невоспитанная… Да и что мудреного, до сих пор она бывала только в самом низком обществе.

— Как в низком обществе? Надеюсь, что вы при этом не имеете в виду его превосходительства, нашего генерала? — сказал Ментейт. — Как же вам не совестно, сэр Дугалд!

— Милорд, — преважно отвечал Дальгетти, — я не способен подразумевать ничего столь неприличного. Я утверждаю только, что так как его превосходительство школит своих коней по тем же правилам, какие прилагает и к обучению своих солдат, то есть приучает тех и других ко всяким военным эволюциям, то и эта прекрасная лошадь выезжена превосходно. Но так как обхождению можно научить только в частной жизни, то ни один солдат не становится приятнее в обществе от разговоров со своим капралом или сержантом; так же и Награда Верности, конечно, не могла получить ни любезного нрава, ни мягкого обхождения в обществе конюхов его превосходительства, ибо они больше дерутся да ругаются, чем холят и ласкают животных, поручаемых их попечению. От этого нередко бывает, что благородные четвероногие становятся как бы мизантропами и на всю жизнь приобретают наклонность скорее лягаться и кусать своего хозяина, нежели любить и почитать его.

— Дело мастера боится, — сказал Монтроз. — Если бы при маршальской коллегии в Абердине учредить академию для воспитания лошадей, вот бы драгоценного профессора приобрели они в лице сэра Дугалда Дальгетти!

— Тем более, — шепнул Ментейт Монтрозу, — что, будучи ослом, он приходился бы немного сродни своим студентам.

— А теперь, — сказал новопосвященный рыцарь, — с дозволения вашего превосходительства, я пойду отдать последний долг моему старому боевому товарищу.

— Неужели вы будете предавать его погребению? — спросил маркиз, в точности не зная, до чего может довести сэра Дугалда его дружеский энтузиазм. — Подумайте, ведь мы и храбрых наших сподвижников вынуждены будем схоронить кое-как.

— Прошу извинения у вашего превосходительства, — сказал Дальгетти, — мои намерения не столь романтичны. Я иду разделить останки бедного Густава с птицами небесными: им предоставлю его мясо, а себе возьму шкуру на память о любимом товарище. Из нее хочу я сшить себе куртку и штаны, по татарской моде, для ношения под панцирем, по той причине, что нижнее мое платье совсем уж никуда не годится… Увы, бедный Густав, хоть бы еще один часок пожил ты на свете, чтобы почуять на своей спине почетную ношу — благородного рыцаря!