– На гору! На гору! – подбодрил меня Фома Филимонович, видя, что я замешкался на предпоследней приступке. Я собрался с духом и залез на самый верх. Здесь было сущее пекло. Пар пробирал до костей, дышать было нечем.

Но я не хотел терять репутации в глазах Фомы Филимоновича, крепился и решил держаться до победного конца.

Дед подал мне шайку с холодной водой. Черпая воду пригоршнями, я помочил грудь у сердца и затылок. Немного полегчало.

Фома Филимонович наблюдал за мной, стоя у стены.

– Ну, как оно? – осведомился он.

– Хорошо! – отозвался я.

И в самом деле, было очень хорошо. Я с детства питал неодолимую любовь к русской бане, любил побаловаться паром и испытывал сейчас подлинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

– А еще можно и так, – заговорил дед. – Распариться да в снежок… Поваляться, покататься да опять в баньку. Потом никакая хвороба не прицепится.

– Это уж слишком, – заметил я и поинтересовался: – А

ты пробовал?

– Как не пробовать, пробовал, но давно. А вот сын, старшой, тот и теперь…

– Это которого Петром звать? – пустил я первый пробный шар.

– Ага, – машинально подтвердил старик и, спохватившись, уставился на меня испытующе и тревожно.

Откуда я знаю имя сына?

Я продолжал плескаться водой и, как бы не замечая его смущения, продолжал:

– А меньшого зовут Власом?

Фома Филимонович недоуменно воззрился на меня, чуть приподняв лохматые брови. Его лицо, изрытое глубокими морщинами, застыло в неподвижности. Пальцы теребили березовый веник.

– Ты что, оглох? – крикнул я.

– А? Что такое? – Старик сделал вид, что не расслышал.

– Я спрашиваю тебя: меньшого зовут Власом?