Березкин принялся за осмотр деревьев, окружавших поляну, и через минуту окликнул меня.
– Вот видите? – Он показал мне зарубки на белой коре березы. – Значит, Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождавшись Семена, ушел.
Я всмотрелся в зарубки.
– И Фома Филимонович придет сюда послезавтра, –
продолжал Березкин.
– Почему именно послезавтра?
– А вот три надреза, видите?
Я кивнул.
Теперь оставалось лишь неясным, когда здесь был
Кольчугин – до или после гибели Семена. Но на этот вопрос никто не мог ответить.
На обратном пути мы отволокли трупы гитлеровцев в чащу, тщательно убрали следы крови на тропинке, забрали оружие и поспешили вслед Логачеву и Ветрову.
39. ГЮБЕРТ СОБИРАЕТСЯ НА ОХОТУ
39. ГЮБЕРТ СОБИРАЕТСЯ НА ОХОТУГоре замутило Танины глаза. Потух в них лучистый, чудесный блеск, и на смену ему пришло выражение безмерного горя. В Тане что-то сразу надломилось. И что меня пугало – она не плакала. Сухими, невидящими глазами она смотрела вдаль и бродила по лагерю, и все мы понимали, как тяжело дается ей это внешнее спокойствие. Никто не пытался утешать ее, так как каждый из нас нуждался в утешении. У Тани не было слов выразить свою боль, не находили слов и мы. Все, начиная с меня, самого старшего по возрасту, и кончая самым молодым – Сережей Ветровым, понимали, что обычные слова утешения здесь не нужны и бесполезны. Говорить пустые, ничего не значащие фразы мы не хотели. Бывают в жизни моменты, когда молчание лучше всего выражает чувство человека.
Почти всю ночь мы рыли могилу на том самом месте, где я не так давно очнулся после недельного беспамятства.
У нас не было ни лопаты, ни кирки. Мы рыли могилу топором, ножами, немецким штыком, выгребая влажную землю руками.
Рано утром, с восходом солнца, при общем молчании мы бережно опустили тело Семена, обернутое в плащ-палатку. Потом долго стояли у открытой могилы.
«Прощай, дорогой человек!… Прощай, боевой друг! –
мысленно говорил я. – Я запомню день твоей смерти так же, как день смерти моей Танюшки. И я припомню его врагам».
Там, где положили Семена, вырос холмик. Небольшой свежий холмик, который мы обложили дерном.