– Скорее, утром. Он уже окоченел.

– А как, кем, что еще вы увидели?

Логачев медленно покачал головой:

– Ничего не видели. И Семена не трогали. Он лежит так, как лежал.

– Мы не хотели трогать, – сказал Березкин. – Надо все осмотреть кругом. Может быть, что-нибудь обнаружим.

– Берите оружие… быстро! – приказал я. – Тут останется Таня.

А Таня не приходила в себя. Я проверил ее пульс, он едва бился под моими пальцами.

Я написал Тане несколько слов и положил бумажку на стол. Другого выхода не было: мертвого Семена мы могли донести лишь вчетвером, поочередно.

– Пошли! – подал я команду. – Березкин, вперед!

Прежде чем выбраться на просеку, мы долго пробирались по едва заметной тропе. Она плела замысловатые узоры, делала неожиданные повороты, врезалась в густые папоротники, карабкалась вверх, терялась и вновь появлялась среди лесных трав.

По просеке идти было уже легче и безопаснее, так как местность просматривалась далеко вперед. Мы могли заметить врага чуть ли не за километр, хотя так же легко могли быть замечены и сами.

Взмокшие от пота, смертельно уставшие, мы вышли, наконец, к протоку, наполненному черной, неподвижной водой. Березкин остановился и молча показал рукой вперед, на что-то темневшее под кустом орешника.

Семен лежал лицом вниз. Правая рука его, выброшенная вперед, была сжата в кулак, а левая лежала на затылке.

Одна нога была подтянута под живот, будто перед смертью

Семен хотел вскочить и броситься вперед.

Глаза его, всегда такие горячие, полные жизни и отваги, теперь были плотно смежены. Чистым, хорошим помыслам и мечтам, которыми была полна его большая душа, не довелось сбыться…

Мы стояли над мертвым другом, сняв шапки, в глубоком молчании.

– Так и было? – спросил я после долгой, томительной паузы.

– Так… – ответил Логачев.

– А где его автомат?