Завтра, мой милый, тебе еще меньше захочется умирать, чем сегодня. Надо жить, черт побери! И жить долго. А

потому уезжай нынче же, сию минуту! Ты мне только скажи, куда поедешь, и завтра, нет, еще сегодня вечером я отправлю вслед за тобой Констанс; если понадобится, я сам привезу ее туда, где ты будешь, ну а оказавшись вместе, вы и думать забудете о персидском после, о Сильвандир, вы забудете обо всем на свете.

– Нет, Кретте, нет! Оставь меня! Ты теперь и сам видишь, что я приношу несчастье.

– Ну, коли ты теряешь голову, шевалье, это и на самом деле становится невыносимо! Неужели ты хочешь стать посмешищем для всей Франции? Ты этого хочешь?. Черт побери! Вспомни-ка о виселице господина де Пурсоньяка.

Кстати, вот, стало быть, почему…

– Увы, друг мой, да.

– Бедный Роже! Но повторяю, шевалье, тебе надо принять решение! Ведь король не любит шутить, когда дело касается нравов! Вспомни о Фор-л'Евеке, о Бастилии, о Шалоне-сюр-Сон! Ты пятнадцать месяцев пробыл в темнице только за то, что был недостаточно внимателен к жене. Что же тебя ожидает за то, что ты продал ее в рабство?

За разговором они не заметили, как очутились у особняка д'Ангилема. Констанс уже уехала со своими подругами и баронессой, чтобы, в свою очередь, увидеть посла.

Кретте воспользовался этим и опять принялся уговаривать своего друга поскорее уехать. У Роже нашлось дома около тридцати тысяч франков наличными и тысяч на двести бриллиантов: этого было более чем достаточно на первый случай. Он почти совсем уже согласился бежать, как вдруг дамы возвратились. Двери особняка, где остановился посол, по одному из многочисленных капризов

Риза-Бега были внезапно заперты и прием посетителей отложен до пяти часов вечера.

Увидев Констанс, шевалье понял, что не в силах ни бежать, ни сознаться во всем. Между тем объявили, что обед подан. Роже машинально последовал за гостями и сел за стол; он был сильно озабочен, и все обратили на это внимание.

Однако в день свадьбы у новобрачного столько всевозможных забот, а голова его занята такими непривычными мыслями, что никто не проявляет нескромности и не допытывается, о чем именно он размышляет; однако только Констанс время от времени с тревогой поглядывала на мужа, а сам д'Ангилем и де Кретте при малейшем шуме вздрагивали и смотрели на дверь.

Но вот наконец подали десерт; шевалье и маркиз стали понемногу успокаиваться. Роже нежно улыбался жене, и его улыбка возвращала ее к жизни. Кретте с непринужденностью, свойственной лишь истинным аристократом, с очаровательной непринужденностью, которую в наши дни сохранили только немногие, рассказывал анекдоты, какие ныне уже никто не отваживается рассказывать. Внезапно дверь в столовую отворилась, вошел какой-то негритенок и с мрачным видом спросил барона д'Ангилема.