– А в городе все стреляют, грабят. А мы уцелели. Эти нас не ограбят.

И она начала угловато и непоследовательно рассказывать о своем муже, о котором никогда не говорила. Но слушавшие не нашли странной ее откровенность.

– Он из простых, – говорила она, – из крестьян, но с детства на Обуховском заводе. – Она осеклась. – Такой же точно ребенок… В семнадцатом году мы в Питере жили. И

он уже в городскую думу гласным прошел, и стали мы существовать материально лучше. Но работа была страшная: заседания, митинги, мобилизации. А он все-таки урывал время и бросался на какие-то детские развлечения.

Сначала марки собирал, потом фотографией занялся, потом монтекристо купил. Брат мой над ним издевался: «Какой же ты, Федя, политик, ты – гимназист!»

И жилица тихо всхлипнула, прижав платок к глазам. И

женщины поверили в то, что все обойдется. Вдова сказала невестке:

– Поди чаю им предложи, Настя. Может, помилуют.

4

Бабка Вера вернулась, – молока не достала, еле жива выбралась. Соседний дом разгромили, по ее словам, дотла.

– Я уж и вас не чаяла целыми найти. Насильничают беспощадно.

Ей шепотом рассказали о том, что в доме сидят укрощенные бандиты, что они собираются чай пить и что пытались ворваться другие налетчики, но их не пустили.

В дверях кухни появился огромный черноусый Вахета.

В одной руке у него висела давешняя курица, а на другой, свалясь головкой на его непомерную грудь, спал утомленный волнениями Валька. Анархист смущенно шевелил усами.

– Вот, бабы, – сказал он женщинам, окружившим капризничавший самовар, – ощипите квочку, вечерять будем, а я сейчас а штаб за самогоном и салом пошлю. Кто же у мальца мама? Надо отдохнуть положить.

И он бережно передал Насте ребенка, урча что-то насмешливое и невразумительное.

Так же смущенно, не глядя в лица, ни на разбросанные на полу игрушки, Янек приглашал женщин, по поручению старших, выпить самогоночки и закусить.

Они ушли поздно вечером.