«Что же ты ропщешь? – говорил Мортон, охваченный восторгом и грезя вслух. – К чему сердиться на скалы, останавливающие твой бег на какое-нибудь мгновение?

Впереди – море, оно примет тебя в свое лоно. И у человека впереди – вечность, и она его примет после того как он завершит свой беспокойный и торопливый путь по долине времени. Как твое бессильное беснование – ничто по сравнению с могучими валами безбрежного океана, так и надежды, заботы, страхи, радости и печали – ничто в сравнении с тем, что будет нас занимать в течение страшной и бесконечной чреды веков».

Размышляя таким образом, наш путник миновал это унылое место. Холмы, отойдя от речки, образовали небольшую зеленую долину; здесь он увидел крошечное хлебное поле и хижину, стены которой возвышались над землей на какие-нибудь пять футов. Ее соломенная крыша, позеленевшая от времени, плесени и пышно разросшейся сочной травы, кое-где пострадала от двух коров, которых манила эта аппетитная зелень, отвлекая порой от более естественного и законного пастбища. Безграмотная, кое-как намалеванная вывеска оповещала путника, что тут он сможет и сам закусить, и покормить лошадь, и, несмотря на убогий вид хижины, это предложение не могло не казаться заманчивым, принимая во внимание пустынность и дикость тропы, по которой, направляясь к хижине, двигался путник, и высокие голые горы, в гордом отчаянье высившиеся за этим убежищем.

«Именно в таком месте, – подумал Мортон, – и подобает жить доверенному лицу Белфура Берли».

Подъехав к хижине, он заметил сидевшую на ее пороге хозяйку – до этого она была от него скрыта огромным, пышно разросшимся ольховым кустом.

– Добрый вечер, матушка, – сказал путешественник, –

это вы миссис Мак-Люр?

– Элизабет Мак-Люр, сэр, обездоленная вдова, – услышал Мортон в ответ.

– Могли бы вы приютить у себя на ночь путешественника?

– Пожалуйста, сэр, если вы удовольствуетесь вдовьим хлебом и солью.

– Я был солдатом, добрая женщина, – сказал Мортон, –

и довольствуюсь малым.

– Солдатом, сэр? – переспросила старуха. – Дай вам

Господи более праведное занятие.

– Но эту профессию считают почетной, матушка. Надеюсь, вы не станете думать обо мне дурно только из-за того, что она была и моею.

– Я никого не сужу, сэр, – ответила женщина, – к тому же по вашему голосу чувствуется, что вы порядочный человек. Но я видела столько зла, содеянного в этой стране солдатами, что даже довольна, что не вижу всего этого незрячими моими глазами.

Только теперь Мортон заметил, что перед ним слепая.

– А не причиню ли я вам беспокойства? – сказал он сочувственно. – Заниматься вашим делом с такою болезнью, должно быть, трудно.