– Есть ли у вас еще кто-нибудь, кроме этой славной девочки, чтобы обслуживать постояльцев? – начал Мортон.

– Нет, сэр, – ответила старая хозяйка, – я живу одна, как вдовица из Сарепты* Сидонской. Здесь места пустынные, проезжих немного, я не привыкла держать прислугу. Когда-то у меня было двое пригожих сыновей, которые присматривали за всем. Но Бог дал, Бог и взял, да святится имя его! – продолжала она, подняв свои незрячие глаза к небу. – Прежде я была побогаче (то есть в отношении земных благ), даже после того, как потеряла моих сыновей, но это было до последнего переворота.

– В самом деле, – сказал Мортон. – А вы пресвитерианка, голубушка?

– Да, сэр, и возношу благодарность за свет божественной истины, который повел меня по праведному пути, –

отвечала хозяйка.

– В таком случае, – продолжал гость, – революция принесла вам только хорошее.

– Если она принесла хорошее нашей стране, – ответила старая женщина, – и свободу исповедания, как велит совесть, то неважно, что именно принесла она бедному слепому червю вроде меня.

– Но все же, – заметил Мортон, – чем она могла вам повредить?

– Это долгая история, сэр, – ответила со вздохом хозяйка. – Поздно ночью, за шесть недель или около того перед битвой у Босуэлского моста, один молодой джентльмен остановился у дверей этой убогой хижины, изнуренный и истекающий кровью от ран, бледный и измученный скачкой, и его лошадь еле передвигала ноги: за ним гнались по пятам, и он был одним из наших врагов. А что я должна была сделать? Вы сами были солдатом и, верно,

скажете, что я просто-напросто глупая старая женщина, но я его накормила, перевязала ему раны и скрывала у себя, пока не миновала погоня.

– Но кто, – спросил Мортон, – смеет вас осуждать за это?

– Не знаю, как вам ответить, – сказала слепая. – Кое-кто из наших людей сердится на меня. Они говорят, что я должна была с ним поступить, как Иаиль поступила с Сисарою. Но ведь я не имела повеления Господа проливать кровь человека, а спасти мне его подобало, как женщине и христианке. И потом, они говорили, что у меня нет чувства материнской любви, раз я спасла того, кто принадлежал к шайке разбойников, зверски убивших обоих моих сыновей.

– Как это зверски убивших?

– Да, сэр, хотя, может, вы и назовете это иначе. Один из них пал с мечом в руке, сражаясь за поруганный ковенант, а другой… о, они схватили его и расстреляли на лужайке у нашего дома, на глазах его матери! Мои старые глаза ослепила вспышка от выстрелов, и, мне кажется, они стали слабеть с этого ужасного дня, а горе, и разбитое сердце, и слезы, которые не высыхали, еще больше помогли моему недугу. Но увы! Если бы я предала молодую кровь лорда