– Что касается моих чувств, – спокойно заявил Мортон,

– то я отвечаю за них только перед Небом. Мне кажется, мистер Белфур, что вам вполне безразлично, владеет ли этим имением Бэзил Олифант или лорд Эвендел.

– Ты заблуждаешься, – сказал Берли, – оба они во мраке, оба не знают света, как те, чьи глаза никогда не открывались навстречу дню. Но Бэзил Олифант – Навал*, Димас, низкий негодяй, богатством и силой которого располагает тот, кто угрожает ему их лишением. Он стал приверженцем истинной веры потому, что ему не дали земель Тиллитудлема, он стал папистом, чтобы прибрать их к рукам, он прикинулся эрастианином, чтобы их снова не отняли у него, и он будет подвластен мне, пока у меня документ, при помощи которого их могут у него отобрать.

Эти земли – удила между его челюстями, и кольцо, продетое сквозь его ноздри; уздечка и повод в моих руках, и я могу направлять его, куда мне покажется нужным. Вот почему они будут принадлежать Олифанту до тех пор, пока я не найду искреннего и верного друга, которому смогу отдать их во владение. А лорд Эвендел – это язычник, сердце которого словно кремень, а чело – как адамант; блага земные сыплются на него, как листья на мерзлую землю, а он с бесстрастием будет смотреть, как их унесет первый же порыв ветра. Языческие добродетели подобных ему для нас опаснее, чем гнусная алчность тех, кто, руководствуясь своей выгодой, должен влечься за нею и потому, раб корысти, может быть призван трудиться на винограднике, хотя бы ради того, чтобы заслужить свою греховную мзду.

– Это могло бы иметь кое-какой смысл несколько лет назад, – сказал Мортон, – и я понял бы ваши доводы, хотя я никогда не соглашусь считать их справедливыми. Но к чему при создавшемся в стране положении сохранять за собой влияние, которое невозможно употребить на полезные цели? В нашей стране мир, свобода, веротерпимость – чего же вам больше?

– Чего больше? – воскликнул Берли, вырвав палаш из ножен с такой быстротой, что Мортон едва не вздрогнул. –

Взгляни на эти зазубрины, их всего три, не так ли?

– Как будто бы так, – ответил Мортон, – но что из этого следует?

– Кусочек стали, отщербившийся при первом ударе, остался в черепе клятвопреступника и предателя, который первый ввел епископальную церковь в Шотландии; вторую зазубрину оставило ребро нечестивого негодяя, самого смелого и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта третья – от удара по каске одного капитана, защищавшего Холирудскую капеллу*, когда народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до зубов, разрубив сталь и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый его удар служил делу освобождения церкви. Этот палаш, – продолжал он, вкладывая его снова в ножны, – должен свершить еще большее: он должен срубить эту гнусную и губительную ересь эрастианства, отомстить за поругание подлинной свободы нашей шотландской церкви во всей ее чистоте, восстановить ковенант в сиянии его славы – и тогда пусть он ржавеет и разрушается рядом с костьми своего владельца!