– Сделайте милость, сэр, дайте передохнуть вашему острословию или же изберите для него другой предмет. Я
думаю, уже полдень, и вы меня очень обяжете, если распорядитесь подать обед.
Рэморни вышел из комнаты, но Ротсей приметил на его лице улыбку, а стать для этого человека предметом насмешки – такая мысль была для него пыткой. Все же он пригласил рыцаря к столу и даже удостоил той же чести
Двайнинга. Пошла беседа, живая и несколько фривольная,
– принц нарочно держался легкого тона, словно стремясь вознаградить себя за давешнее свое благонравие, которое
Рэморни, начитанный в старинных хрониках, имел наглость сравнить с воздержанностью Сципиона*.
Несмотря на недомогание герцога, трапеза проходила в веселых шутках и отнюдь не отличалась умеренностью, и просто потому ли, что вино было слишком крепким, потому ли, что сам он был слаб, или же – и это всего вероятней – потому, что в его последнюю чашу Двайнинг чего-то подсыпал, но случилось так, что принц к концу трапезы погрузился в сон, такой тяжелый и глубокий, что, казалось, его не разбудишь. Сэр Джон Рэморни и Двайнинг отнесли спящего в опочивальню, призвав на помощь еще одного человека, имя которого мы не будем пока называть.
На другое утро было объявлено, что принц заболел заразной болезнью, а чтоб она не перешла на других обитателей замка, никто не допускался к уходу за больным, кроме его бывшего конюшего, лекаря Двайнинга и упомянутого выше слуги, кто-либо из троих неотлучно находился при больном, другие же строго соблюдали всяческую осторожность в сношениях с домочадцами, поддерживая в них убеждение, что принц опасно болен и что болезнь его заразительна.
ГЛАВА XXXII