– Бог с тобой, девушка! Я думал, страдание кончилось, но оно вновь разгорелось во мне при слове «еда».
– Вот она, еда. Но как – ах, как мне передать ее вам?
Щель такая узкая, стена такая толстая!. Есть способ!.
Нашла!. Луиза, скорей: срежь мне ивовый прут, да подлиннее.
Музыкантша повиновалась, и Кэтрин, сделав надрез на конце тростинки, передала узнику несколько кусочков печенья, смоченного в мясном бульоне, что должно было служить сразу едой и питьем.
Несчастный юноша съел совсем немного, глотая через силу, но от души благословлял свою утешительницу.
– Я хотел сделать тебя рабой моих пороков, – сказал он,
– а ты пытаешься спасти мне жизнь!. Но беги, спасайся сама!
– Я вернусь и принесу еще еды, как только будет возможность, – сказала Кэтрин и отпрянула, потому что подруга уже дергала ее за рукав, сделав ей знак молчать.
Обе спрятались среди развалин и услышали голоса
Рэморни и аптекаря, разговаривавших с глазу на глаз.
– Он крепче, чем я думал, – сказал первый хриплым шепотом. – Как долго тянул Дэлвулзи, когда рыцарь Лиддсдейл держал его узником в замке Эрмитаж82?
– Две недели, – ответил Двайнинг. – Но он был крепкий мужчина и получал кое-какую поддержку: к нему сыпались понемногу зерна из житницы над его тюрьмой.
– А не лучше ли разделаться сразу? Черный Дуглас завернет сюда дорогой. Едва ли Олбени поделился с ним своею тайной. Он захочет увидеть принца – к его приезду все должно быть кончено.
Они прошли дальше, продолжая свой страшный разговор.
– Скорее в башню! – сказала Кэтрин подруге, когда те вышли из сада. – У меня был придуман план бегства для себя самой – я применю его для спасения принца. Под вечер в замок является молочница, и, когда проходит с молоком в кладовую к ключнику, она обычно оставляет свой плащ в сенях. Возьми этот плащ, хорошенько в него уку-
82 Уильям Дуглас, владетель Галлоуэя, злобствуя на сэра Александра Рэмзи из
Далхоузи* за то, что тот получил должность шерифа в Тевиотдейле, на которую высокомерный барон метил сам, захватил его в Хоуике при исполнении им своих обязанностей и держал в заточении в замке Эрмитаж, пока он не умер с голоду в июне 1342 года. О
зернах, сыпавшихся к нему из закромов, упоминает в своей хронике Годскрофт.