как будто обеспокоенный тем, что его до сих пор не увозят.

Наконец Хейзлвуд, опасаясь, что возмущение толпы обратится на их пленника, распорядился, чтобы его посадили в карету и отправили в Кипплтринган, в распоряжение

Мак-Морлана; в то же время он отправил к Мак-Морлану нарочного с сообщением о том, что случилось.

– А теперь, – сказал он Бертраму, – я был бы счастлив видеть вас у себя в замке Хейзлвуд, но я знаю, что вам было бы приятнее принять это приглашение дня через два, и поэтому позвольте мне вернуться сейчас вместе с вами в

Вудберн. Впрочем, вы ведь, кажется, пришли сюда пешком?

– Так пусть молодой лэрд берет мою лошадь...

– Или мою... Или мою... – одновременно закричало несколько голосов.

– Или мою. Он может на ней десять миль в час скакать, ее ни погонять, ни пришпоривать не надо, а теперь ведь он наш молодой лэрд, и, если хочет, он может взять ее как хирезельд314, раньше это так называли.

Бертрам взял на время чью-то лошадь и поблагодарил весь народ за добрые пожелания, на что толпа отвечала ему приветственными криками и клятвами верности.

В то время как осчастливленный владелец лошади посылал кого-то из ребятишек сбегать за новым седлом, другого – почистить ей соломенным веником бока, 314 Это слово вложено в уста одного из старых фермеров. В феодальные времена словом хирезельд обозначалась лучшая лошадь или какое-нибудь другое животное с земель вассала, которое передавалось во владение его господина. Единственное, что уцелело от этого обычая, – это так называемый сейзин, или определенное вознаграждение, которое полагается шерифу графства за ввод во владение королевских вассалов. (Прим. автора.)

третьего – взять у Дэна Данкисона новые стремена и жалел, что «некогда покормить кобылу, а то бы молодой лэрд увидел, что это за диво», Бертрам, взяв под руку священника, ушел с ним в башню и запер за собой дверь. В течение нескольких минут он молча смотрел на мертвое тело Мэг

Меррилиз, распростертое перед ним.

Смерть заострила черты ее лица; в них по-прежнему проступали суровость и решительность, позволявшие ей при жизни пользоваться такой властью над свободным народом, среди которого она родилась.

Увидев бездыханное тело женщины, которая принесла себя в жертву ему и его семье, Бертрам утер навернувшиеся на глаза слезы. Потом он взял священника за руку и, исполненный благоговения, спросил его, была ли умирающая в состоянии внимать словам отходной.

– Сэр, – ответил ему добрый священник, – я уверен, что разум этой несчастной женщины в последние минуты жизни еще не совсем угас и она могла услышать мои молитвы. Будем же смиренно надеяться, что на Страшном суде с каждого спросят столько, сколько ему было дано.