– А вот и младший лейтенант, – сказал кто-то, – а мы вас шукаем. Опять тот чоловик, що парашют знайшов, прибиг до нас. Зараз тут будэ.

– Проведите его ко мне, – сказал Рузметов и скрылся в своей землянке.

Надо было снять промокшую от пота рубаху, сменить влажные портянки.

Едва он успел переодеться, как опять раздались голоса и в землянку ввели уже знакомого ему Сурко. Он тяжело дышал и, даже не поздоровавшись, заговорил:

– Дело срочное имеется. – И оглянулся назад, будто его кто-то подслушивал.

– Говори, – сказал Рузметов.

– Сынишка старшой на разъезде был, угли собирал и говорит, что там стоит эшелон с пленными нашими, а паровоз испортился и дальше тянуть не может. Немцы не знают, что делать.

– На каком разъезде?

– Сорок шестой километр…

– А откуда он узнал, что это наши пленные?

– Узнал. Вагоны с решетками и охрана ходит.

– Много охраны?

– Говорит, человек десять видел, не больше.

Рузметов достал карту и разложил на столе. Разъезд на сорок шестом километре от города был обведен у него красным кружочком, а против него стояла цифра «50». Это означало, что гарнизон там состоит из пятидесяти солдат.

Рузметов задумался.

Сурко можно было верить. Он уже показал себя человеком, для которого интересы дела стоят выше его собственных. Но можно ли доверяться подростку, его сыну?

Ведь он мог спутать, ошибиться, не разобраться в обстановке. Правда, случалось и раньше, что ребята сообщали отряду ценнейшие данные о противнике и даже выполняли задания партизан, проникая в запретные зоны, на охраняемые объекты.

– Сколько лет сыну? – спросил Рузметов, не отрываясь от карты.

– Тринадцатый идет… Паренек смышленый и глазастый. Кривить душой не буду, – верю я ему.

Рузметов вновь задумался, опустился на скамью и, постукивая пальцем по краю стола, не сводил глаз с карты – с красненького кружочка, которым был обозначен разъезд.