Гестаповцы отправили в тюрьму почти весь русский персонал типографии и отстранили от работы директора-немца. Сорвался выход в свет двух очередных номеров газет оккупантов.

«Зато наша вышла! – от всей души радовался Кудрин. –

Пусть нашу народ почитает, она интереснее».

Он сидел у себя дома с Найденовым. На столе лежала фляга с водкой, оставленная «на шабаш».

– Ну, задали мы им хлопот, Михаил Павлович! – смеялся Найденов. – Долго теперь не успокоятся. Давай-ка по махонькой за наш первый номер. – Он взял флягу, бережно, чтобы не пролить ни одной капли, наполнил две граненые стопки. – За первый, но не последний!

Выпили, закусили огурцами: хлеба в доме не было.

Поставив порожнюю стопку на стол, Кудрин задумался.

– Вот так, помню, в пятом году, – сказал он, покачивая головой, – сколько крови попортили мы полиции! Как суббота, так листовки, неделя прошла – опять листовки.

Чего только власти ни делали, – не помогает! Тоже ведь не лучше, чем сейчас, работали: по домам печатали, по чердакам, выносили за пазухой, в кошелках, с которыми бабы на базар ходят. Я как-то чуть не влип. Только принес в дом листовки, гляжу – полиция! Куда девать? А жил один, комнатушка маленькая, сунуть некуда, знаю, что все вверх дном перевернут. Выскочил в переднюю – труба самоварная висит на стене. Взял да и сунул туда. Не успел вернуться в комнату – и пристав нагрянул. Слежка за мной, видать, была. Копались, копались они часа два, не меньше, а на трубу и внимания не обратили. Так и выскочил я. На другой раз умнее стал: как вхожу в дом, листовки в трубу.

Найденов, склонив голову набок, внимательно слушал

Куприна. А в городе в это время шли обыски, производились облавы. В полдень немецкое радио объявило, что лица, у которых будет обнаружена коммунистическая газета, подвергнутся самому жестокому наказанию по всем строгостям военного времени. Все газеты жители обязаны были доставить в управу, но к вечеру, как выяснил Беляк, там набралось лишь двадцать пять экземпляров. Остальные шли своей дорогой, неведомой врагу.

Горожане при встречах ни о чем не говорили, а только радостно смотрели друг другу в глаза.

Правда, написанная в газете, проникала в села, в глухие деревушки, Поздно ночью, плотно занавесив окна и закрыв двери, люди с волнением, по нескольку раз перечитывали каждую строчку.

11

День быстро угасал. Сумерки обволакивали лес. Рузметов торопился в лагерь. Он знал, что там осталось всего несколько человек и в том числе больной Пушкарев. Шел он один, на лыжах, пересекая поляны, опушки, покрытые глубоким снегом, разрезая высокие причудливые сугробы, напоминающие замерзшие волны.