И – чего греха таить! – боюсь я за Ивана Даниловича. Он полный, подвижной, а такие редко выносят. Я помню, болел, так еле-еле выкарабкался. Подумать только, он четвертый день в себя не приходит!

Зарубин промолчал.

12

В середине марта пришла радиограмма о подготовке к приему самолета. В ночь на четверг Зарубин, Добрынин и

Костров вышли к «аэродрому». На дальних подступах к нему, там, где всего вероятнее было появление гитлеровцев, выставили усиленные засады. На посадочной площадке разложили сухие дрова и отрыли ямы для костров.

Партизаны расположились группами вокруг «аэродрома».

Ночь стояла тихая. Высоко в небе перемигивались холодные звезды, то угасая, то разгораясь вновь. Зима была на переломе. Днем пригревало солнце, мороз ослабевал, снег подтаивал, а ночью опять все сковывало холодом, снег покрывался твердым настом, и можно было ступать по нему, не проваливаясь.

Зарубин, Добрынин и Костров сидели под большим разлапистым дубом, сильно обнаженные корни которого горбом выпирали из-под снега. Все волновались. Возбуждение возрастало с каждой минутой, и чем ближе подходил назначенный срок, тем медленнее тянулось время.

– Вот грех-то! – взглянув на часы, проговорил Зарубин.

– Как долго! Будто назло! Хотя бы погода не испортилась.

– Он озабоченно оглядел чистое, спокойное небо.

– Еще сорок минут. Шутка сказать! – Добрынин покачал головой и тоже посмотрел на часы. – При условии, конечно, если летчик аккуратный… А меня, скажу прямо, пробирает что-то. – Он встал и зябко передернул плечами.

– Давайте пройдемся, – предложил Костров, – а то и в самом деле замерзнем.

Все поднялись и пошли на поляну по протоптанной за день узенькой стежке, которая темной полоской вилась по снегу.

На противоположном конце поляны, у самого леса, слышались шум и дружный хохот. Направились туда.

Оказалось, партизаны, чтобы согреться, придумали забаву: привязав к березе оседланного коня, они заходили сзади и с разбега прыгали на него, пытаясь попасть в седло.

Немногим удавалось это. Большинство, ударившись грудью или животом о круп лошади, падало в снег. Хохот вспыхивал то и дело. Дымников шумел больше всех, но зато дважды удачно вскочил в седло.

– Что кричишь, Сережка? – спросил Зарубин.