В штабной землянке около больного дежурили Рузметов и фельдшер.

Пушкарев метался по постели. Воспаленные глаза его ничего не видели, он бредил. Грудь вздымалась рывками.

Лицо, обросшее до ушей щетиной, было неузнаваемым.

Рузметов сидел у изголовья больного и старался удержать его за плечи.

– Плохо дело… боюсь, – доверительно сказал фельдшер на вопрос подполковника.

– Да, неважно, – заметил Гурамишвили. – Не уберегли вы такого человека. – Он обратился к фельдшеру: – Пойдемте, я захватил с собой кое-какие медикаменты, шприц.

С больным остался один Рузметов. Короткий разговор, который он только что слышал, окончательно расстроил его. Мучило предчувствие рокового, неотвратимого несчастья, и он спрашивал себя:

«Неужели именно теперь, когда наладилась связь с родиной, когда начинают вызревать плоды упорных трудов, когда отряд развертывает свою боевую деятельность, должно случиться это несчастье?…»

Вернулся фельдшер. В руках у него были шприц и ампулы с камфорой.

– Это то, что сейчас нужнее всего, – сказал он. – И хотя надежды мало – попробуем. Я больше всего опасаюсь за его сердце. Вы сейчас мне поможете, товарищ Рузметов. –

И он начал готовить шприц.

Улетел Гурамишвили с опозданием из-за совершенно непредвиденного случая. В четыре часа, когда подполковник уже собрался уходить и начал прощаться, в землянку вошел командир взвода, лейтенант Селифонов и обратился к нему с личной просьбой. Он просил взять письмо и опустить его в первый почтовый ящик.

– Пожалуйста! – сказал Гурамишвили и, пробежав глазами написанное на конверте, спросил с улыбкой: – Вы писали?

– Так точно, – ответил Селифонов.

– Надежда Васильевна – жена, невеста или только милая сердцу?

– Ни то, ни другое, – ответил Селифонов. – Надежда

Васильевна – мать партизана из моего взвода, который подорвался на мине и ослеп. А письмо писал действительно я под его диктовку.

Гурамишвили смутился, сел и забарабанил по столу пальцами. Он не знал, что шутка примет такой оборот.

– Прости, брат, меня, – сказал он, – ляпнул я, не подумавши. И вот что… Письма я не возьму, а его самого, раненого, немедленно подготовьте.

– Опоздаем, товарищ подполковник, – напомнил летчик.