– Ему здесь делать больше нечего, – не обращая внимания на слова летчика, продолжат Гурамишвили. – Свое он сделал. Мы его вывезем. Действуйте! Я жду! – приказал он Селифонову, достал трубку, табак и начал закуривать.
– Светло будет, – сказал летчик. – Могут сбить…
– Ничего, ты выше забирайся… – бросил Гурамишвили.
– Да и сидеть вдвоем в одной кабинке невозможно, головы поотморозите, – настаивал летчик.
– Усидим, – успокоил его подполковник.
Раненого подготовили в полчаса. Быстрые кони за несколько минут докатили всех к «аэродрому». Подполковник приказал сначала усадить раненого, а потом с большим трудом втиснулся сам, почти по грудь выдаваясь из кабины. Партизаны засуетились около винта, и раздались обычные: «Контакт!», «Есть контакт!», «Включено!»
Загудел мотор, подняв облако снежной пыли. Самолет легко покатился по снегу и взмыл вверх. В половине пятого все отправились в лагерь.
У крайней землянки, где горел свет, Зарубин попросил остановить лошадей, сошел сам и пригласил с собой Добрынина и Кострова.
– Надо заглянуть, кому там не спится, – сказал он.
В землянке возились Веремчук и Дымников. Оба при входе командиров вскочили с мест.
– Чего не спите, полуночники? – спросил Зарубин.
– Заказ Беляка выполняем, товарищ капитан, – доложил
Веремчук.
– Не капитан, а майор, – поправил Костров.
– Простите, – сказал Веремчук.
Уже четвертые сутки Дымников и Веремчук конструировали комбинированный взрывной заряд. Веремчук, новый человек в отряде, попавший в него с группой отбитых у немцев пленных, оказался замечательным парнем.
Дед Макуха про него сказал: «Голова у него там, где ей положено быть». Рыжая копна волос украшала его беспокойную голову, из-под белесых бровей задорно блестели серые глаза, в которых светилась безоглядная удаль. Нос у
Бориса Веремчука был вздернут и, по общему мнению,
больше чем следует. Но это самого Веремчука нисколько не смущало.
В плен к немцам Веремчук попал в январе, будучи раненным. Дважды пытался бежать, но его ловили. Собирался бежать в третий раз, но, как он говорил, «помешали партизаны».