Солнце подходило к зениту и припекало не по-осеннему жарко. От быстрой ходьбы спины у всех были мокрые.

Канонада с востока все усиливалась. Воздух гудел от беспрерывно идущих бомбардировщиков, штурмовиков и быстрых, точно молнии, истребителей. Самолеты летели и на запад и обратно на восток.

– Что-то негусто фашистов стало в воздухе.

– Зато в земле густо…

– Некуда им податься, – с притворной грустью сказал радист Топорков. – В землю зарываются – их на воздух поднимают, а в воздух лезут – их отправляют в землю. И ни туды и ни сюды. Вот времечко подошло!…

– Дай-ка, голуба-душа, я тебе одну сумку подсоблю нести, а то, я вижу, ты вконец выдохся, – предложил Топоркову идущий рядом пожилой партизан.

– Э-э, нельзя, дорогой. Сумочки эти закреплены за мной навечно, как земля за колхозниками, и передоверять их я не имею права.

– Ишь ты!…

– Да, да. Точно.

Перейдя вброд грязную, мутную речонку, чтобы сократить путь, партизаны остановились на одиннадцатом километре от города.

На севере небо потемнело. Быстро надвинулись тучи, скрыли солнце. Начался дождь, порывистый, сильный, косой. Всех промочило до нитки. Но через полчаса небо опять прояснилось, и только обильные лужи кругом да мокрые гимнастерки партизан свидетельствовали о прошедшем ливне.

– Комедия какая-то. Зачем же мы в речонке полоскались?

– Ничего. Чище будем, чай, к городу подходим.

– Ребята! Дайте табачку на цигарку и побыстрее, – попросил маленький белобрысый партизан. Он сидел на корточках и натягивал на себя выжатую рубаху.

– Почему это побыстрее?

– Фашисты скоро покажутся. Предчувствие такое. Я уж знаю: как начинается у меня в животе урчание, – значит фашист близко.

– Тише! – раздался окрик Зарубина.

Все замерли.

По шоссе с автоматом в руке бежал партизан из отряда

Бойко.