Это надо понимать в том смысле, что улыбка капитана Берселиуса всегда была наготове; около губ все время виднелись следы ее, а в разговоре она только обозначалась несколько ярче.

При первом взгляде на капитана Берселиуса всякий сказал бы: «Что за благополучный, славный человечек!»

Адамс раскланялся, совершенно опешив перед неожиданным видением.

— Я имею удовольствие говорить с доктором Адамсом, рекомендованным господином Тенаром? — сказал капитан Берселиус, указывая ему на стул. — Пожалуйста, садитесь, садитесь — да…

Он уселся против американца, скрестил ноги поудобнее, погладил бороду и, разговаривая на разные темы, не сводил взгляд с пришельца, как если бы тот был статуей, рассматривая его без всякой наглости, но с тем глубоким вниманием, с каким покупатель рассматривает предложенную ему лошадь или врач страхового общества — возможного клиента.

Теперь-то Адамс чувствовал, что в лице капитана Берселиуса он имеет дело с незаурядным типом.

Никогда он еще не разговаривал с человеком, столь безмятежно авторитетным, столь непринужденным и столь повелительным. Перед этим невзрачным, небрежно одетым человечком, развязно беседующим, раскинувшись в кресле, Адамс чувствовал себя маленьким, ничего не значащим в свете. Капитан Берселиус заполнял собой все пространство. Он был все в комнате; Адамс, со всей его несомненной индивидуальностью, — ничто. Теперь он рассмотрел, что вечная улыбка капитана не имела ничего общего ни с веселостью, ни с добротой, а также не служила и маской, ибо капитан Берселиус не нуждался в масках: то было таинственное и необъяснимое нечто — вот и все.

— Вы близко знаете господин Тенара? — спросил капитан Берселиус, внезапно бросая разговор о Соединенных Штатах.

— О, нет, — сказал Адамс, — я посещал его клинику, но, кроме этого…

— Именно, — подтвердил тот. — Хорошо стреляете?

— Недурно, из винтовки.

— Приходилось иметь дело с крупным зверем?

— Я стрелял медведей.

— Вот некоторые из моих трофеев, — сказал капитан, вставая. Он остановился перед большой обезьяной, и с минуту смотрел на нее. — Я застрелил этого молодца около М’Бассая, на западном берегу, два года назад. Туземцы села, в котором мы остановились, сказали, что на дереве, поблизости, живет большой самец гориллы… Они, очевидно, очень боялись, однако проводили меня к дереву. Он знал, что такое ружье; знал также, что такое человек. Он понял, что настал его смертный час, и с ревом спустился с дерева ко мне навстречу. Но когда он очутился на земле с дулом моего Манлихера в двух ярдах от его головы, вся его ярость исчезла. Он увидал смерть и, чтобы не видеть ее, закрыл лицо большими своими руками…