— Мертв!

Чиновник подумал, потом заговорил безликим голосом, словно произносил доклад на конференции:

— Эту землю всегда называли островом Ада! Году в тысячном святой Брандан и его монахи высадились на этом острове ради искупления грехов. Легенда утверждает, что они там остались, новые Вечные Жиды, охраняя границу… хм… вечного пребывания проклятых душ. Юнга упоминал о монахах, шедших в горах ранним утром… Любопытно с точки зрения жизнеописания святых… — Офицеры, похоже его не слушали, и он внезапно спросил: — Что собираетесь делать, капитан фон Линдау?

— С вашего позволения, ваше превосходительство, — ответил моряк, подняв полные слез глаза к солнцу, которое опускалось за крыши домов, — с вашего позволения я отправлюсь в монастырь Фрибурга… чтобы остаться там.

— А вы, Лерхенфельд?

— Я отправлюсь путешествовать.

Чиновник облегченно вздохнул.

— Я пошлю Доруса Хоэна в санаторий в Шварцвальде, — сказал он, — к доктору Клейнмихе, а то, что рассказывают безумцы, никого не интересует.

Свет в ночи (Les lumières danse soir)

Свет в ночи

(Les lumières danse soir)

Мальчик-с-Пальчик взобрался на самую высокую ветку дерева и увидел слабый свет в глубине черного дремучего леса.

Именно в этом месте сказки мое сердце замирало, и я почти желал, чтобы сказка здесь обрывалась из-за тайны этого света.

С тех пор я прочел множество чудесных историй, где этот свет сверкает среди деревьев леса на границе диких пустошей, среди застывших ужасов скал, в сказках братьев Гримм, вроде «Бременских музыкантов», а также в очаровательных легендах о лисе или о японских заколдованных енотах. И каждый раз меня охватывало волнение или новая радость от желанной встречи с неизвестностью.

И если я по вечерам вспоминаю о каких-то огнях в ночи, тайны которых — к моей величайшей радости — я не раскрыл, значит, я храню в сердце изумительную неуверенность и надежду, что в наш век неистового реализма мы ходим рядом со сказками, иногда… с далекими сказками восхитительных ужасов.

Однажды воскресным вечером после одной из отвратительных воскресных прогулок, который тридцать лет назад навязали себе родители, я уселся на обочине дороги и зашвырнул вдаль огромный черствый бутерброд, который должен был заставить меня забыть об усталости, и выплеснул свой гнев и страдание, будучи убежденным в своей правоте пятилетнего ребенка.

И тогда в тени далекого рынка замерцал огонек.

— Видишь, — сказал мне отец, — этот крохотный огонек в центре леса!..

Я уже не помню, что последовало дальше. Горел ли этот огонек позади окровавленного окна логова людоеда, пожирателя орущих младенцев, или он сиял в крохотной хижине хитрого гнома. Но я через плечо со страхом смотрел на этот огонек, пока он не исчез за поворотом дороги. Он долго преследовал меня, когда я шел по любимым улицам, в глубине темных коридоров, прыгал передо мной на верху спиральных лестниц. Я долгие часы прятался под одеялом в страхе, что увижу, как он вспыхнет на полке безобидного комода. Я долго подозревал, что обнаружу наличие света в подвале между старым тазом и огромным выщербленным керамическим сосудом.