Словом, шла несусветная глупость, но, начав смеяться, уже не могли остановиться. Пели, развалясь на амбулаторном столе, и Доктор аккомпанировал, стукая пинцетом по бутылочкам. Затем сообща стали уговаривать Сеню прямо сейчас надеть кислородный прибор: если Сеня случайно уснет, они, не будя его, тихо доставят, одетого в маску, прямо к месту пожара.

Почему-то все твердо считали, что танкер горит.

А Карлович швабрил офицерский коридор. Он был дежурным по низам. Сидеть просто так было скучно. Он всегда предпочитал работать. Два с половиной года прошло за работой, и еще полгода пройдет…

— Помочь? — спросил Шурка и тут только понял, отчего его так ведет, будто с хорошего стакана: оттого, что давно не спал. Мышцы были пустыми и легкими и голова позванивала и плыла.

— Гальюн разве, — сказал раздумчиво Карлович.

Шурка глянул в умывальник и загрустил:

— Это только пожарным шлангом.

— Можно, — согласился Карл.

Напор в магистрали был хорош. В две пульсирующие струи они вычистили от желчи и зелени гальюн и умывальник и начали мыть коридоры. В них это вколочено было намертво: наводить чистоту всегда радость. Потом перепустили в нижний отсек воду из кубрика и откачали ее эжектором, и в две швабры пошли — по кубрику, по коридорам.

— Спасибо, — сказал Карл. — Больше делать нечего. Только кранцы чинить. Совсем «сто восьмой» порвал кранцы. Новые совсем были.

— В том году они были новые.

— Да, да, — хитро сказал Карлович. — Иди!.. — и потащил плетеные, продранные мешки в дежурную рубку.

А Шура опять остался без дела. Он маялся, он никак не мог понять, что с ним происходит. Бог знает когда, на том берегу жизни была ночь, в которую он прощался со своим городом. Звездная, холодная, сухая. Вернулся, хмельной и безмерно усталый, домой часов в пять, — а в шесть уже мать будила его: «Шура. Шура! Шура, вставай…» — «Ну что там еще?» — «В армию тебе пора…» — «Да не в армию! Флот!» — раздраженно поправил он — и проснулся. Ежась от холода, неудовольствия просыпаться в темноте, от великого желания спать и спать в тепле, он посмотрел в окно: весь город захлестнут был снегом. Что это было? Какая сила выдернула его из теплой домашней постели, погнала в предутренний снег, эшелоны, под гулкие своды старинных казарм, годами удерживала в холодном и жарком отсеке на тяжко кренящемся корабле и теперь, по большой дуге ночного моря, вдали от темных берегов, где хмурый лес вставал торчком, тащила поперек волны на юг — туда… туда…

— Прошу добро?..

— Добро. Да входи ты скорей! — сердито сказал Блондин. Работать против волны было скверно; шли полным, а левая машина все сбавляла обороты…