Новая экономическая политика в России стала объектом ожесточенных споров в 1920‐е годы и вновь в начале правления Горбачева в 1980‐е годы, но по противоположным причинам. В 1920‐е годы в ней видели бесспорное поражение коммунизма или, по крайней мере, отход колонн, марширующих к социализму, с главной дороги, куда они так или иначе должны вернуться. Радикалы, в частности последователи Троцкого, хотели как можно быстрее покончить с НЭПом и начать массовый переход к индустриализации. Эту политику в конечном итоге и стал осуществлять Сталин. Умеренные политики во главе с Бухариным, отвергавшим ультрарадикализм военного коммунизма, выступали за политические и экономические ограничения деятельности большевистского правительства в стране с еще более явным, чем до революции, преобладанием крестьянского хозяйства. Они предпочитали постепенные преобразования. Ленин не мог ясно выразить свои взгляды на эту проблему после удара, перенесенного им в 1922 году (он дожил только до начала 1924 года), но, судя по всему, тоже предпочитал постепенные преобразования. С другой стороны, полемика 1980‐х годов стала ретроспективным поиском исторической альтернативы сталинизму, пришедшему на смену НЭПу, – пути к социализму, отличного от того, который наметили правые и левые большевики в 1920‐е годы. В ретроспективе Бухарин виделся чем‐то вроде предтечи Горбачева.

Теперь эта полемика уже неактуальна. Оглядываясь назад, мы видим, что первоначальное оправдание решения об установлении власти большевиков в России утратило смысл, когда “пролетарская революция” не смогла победить в Германии. Еще хуже было то, что Россия вышла из гражданской войны совершенно разоренной и гораздо более отсталой, чем до революции. Правда, она избавилась от царя, дворянства и буржуазии. Два миллиона русских оказались в эмиграции, лишив советское государство значительной части квалифицированных кадров. Было остановлено промышленное развитие, происходившее в царскую эпоху. Большинство промышленных рабочих, составлявших социальную и политическую базу большевистской партии, исчезли в вихре гражданской войны или превратились в правительственных и партийных чиновников. Осталась только Россия, еще глубже увязшая в прошлом, крестьянская масса, застывшая в неподвижности в восстановленных деревенских общинах, которым революция (вопреки постулатам раннего марксизма) дала землю или, скорее, приняла тот факт, что они захватили и поделили землю в 1917–1918 годах, как необходимую цену своей победы и выживания. Во многих отношениях НЭП стал коротким “золотым веком” крестьянской России, над которой как бы парила партия большевиков, поскольку она никого уже не представляла. Как предвидел со своей обычной прозорливостью Ленин, этой партии и впредь предстояло оставаться у власти. Альтернативы не существовало. Но при этом страной фактически управляла прослойка крупных и мелких бюрократов, в среднем гораздо менее образованных и компетентных, чем раньше.