Это не было обычной верой в магию и чудеса, характерной для традиционных обществ, где сверхъестественное вмешательство – органичная часть не вполне контролируемой реальности, которая вызывает гораздо меньше энтузиазма, чем появление в небе аэроплана или опыт разговора по телефону. Не было это и проявлением вечной зачарованности человека всем чудовищным, странным и волшебным, о которой с начала книгопечатания свидетельствует популярная литература – от старинных пространных гравюр на дереве до современных журналов с магическими историями на кассах супермаркетов. Это было неприятие всех правил и притязаний науки, порой осознанное, как в случае яростного бунта маргинальных активистских групп против добавления в питьевую воду фтора (центром протеста также оказались США; обнаружилось, что при добавлении в воду этого элемента значительно сокращается заболеваемость кариесом). Ожесточенная борьба велась не только во имя свободы выбора, но и – со стороны наиболее радикальных групп – против якобы существовавшего гнусного замысла нанести вред здоровью людей посредством обязательной интоксикации. Эту реакцию, в которой неприятие науки как таковой слилось со страхом перед ее практическими последствиями, ярко воплотил Стэнли Кубрик в своем фильме “Доктор Стрейнджлав” (1964).
Росту страха перед наукой способствовала и свойственная американской культуре болезненная мнительность. Ведь повседневная жизнь теперь была заполнена продуктами современных технологий (включая медицинские) с присущим им риском. Благодаря необъяснимой страсти американцев разрешать все разногласия в судебном порядке, мы имеем возможность ознакомиться с этими страхами более подробно (Huber, 1990, р. 97–118). Приведет ли использование спермицидной мази к патологии развития плода? Опасны ли линии электропередач для здоровья живущих по соседству людей? Пропасть между экспертами, опиравшимися в своих суждениях на некоторые критерии, и обычными людьми, у которых были только страх и надежда, ширилась: эксперты могли рассудить, что незначительный риск – вполне приемлемая плата за значительные преимущества, а обычные люди по вполне понятным причинам стремились к нулевому риску (по крайней мере, в теории)[196].
Все это был страх перед неизвестной угрозой, исходящей от науки, и присущий людям, которые твердо знали лишь, что живут под ее властью. Сила этого страха и его направленность различались в зависимости от взглядов человека на природу и общество (Fischhof et al., 1978, p. 127–152)[197].
Однако в первой половине двадцатого века науке в основном угрожали не те, кто чувствовал себя униженным ее безграничным и бесконтрольным могуществом, а те, кто считал, что в силах контролировать науку. Два политических режима двадцатого века (речь здесь не идет о нескольких случаях религиозного фундаментализма)