Немецкий национал-социализм и советский коммунизм при всех их различиях сближало убеждение, что граждане обязаны придерживаться единственно “верного учения”, которое формулирует и навязывает “сверху” политико-идеологическая власть. И потому двусмысленное и подозрительное отношение к науке, которое в двадцатом веке ощущалось во многих странах, в Советском Союзе и нацистской Германии нашло вполне официальное выражение. В этом их отличие от тех государств, где власти занимали позицию агностиков в отношении личных убеждений своих граждан, чему они научились во время богатого кризисами девятнадцатого века. Появление на политической арене “светских ортодоксальных режимов” (как мы уже видели в главах 4 и 13) стало побочным продуктом “эпохи катастроф”, и просуществовали они недолго. Как бы то ни было, попытки надеть на науку смирительную рубашку идеологии оказались малопродуктивными там, где они всерьез предпринимались (как в советской биологии), и смешными там, где науке было позволено развиваться самостоятельно (как в советской и немецкой физике), а первенство идеологии просто декларировалось[198]. В результате в конце двадцатого века официально контролировали науку только государства, исповедующие религиозный фундаментализм. Однако остальное человечество не утратило своего недоверия к науке. Это произошло в том числе потому, что научные открытия становились все более невероятными и абстрактными. И все‐таки страх перед возможными практическими следствиями научных открытий появился не раньше второй половины двадцатого века.

Естественно, ученые лучше и раньше других осознали, чем чреваты практические следствия их открытий. После первого испытания атомного оружия в 1945 году некоторые из них обратились к властям с предупреждением об опасности той разрушительной силы, которая теперь находится в распоряжении человечества. Но сама мысль о том, что научные открытия в будущем могут стать причиной глобальных катастроф, зародилась не раньше второй половины двадцатого века. Первая волна страха – это ужас перед ядерной войной между сверхдержавами, не исчезавший на всем протяжении “холодной войны”. Более позднюю и мощную волну породил экономический кризис, начавшийся в 1970‐е годы. Однако в “эпоху катастроф”, вероятно из‐за значительного снижения темпов экономического роста во всем мире, научный мир не слишком опасался последствий человеческого вмешательства в природу или, в худшем случае, неспособности природы адаптироваться к пагубным последствиям человеческой деятельности[199]. При этом сами ученые теперь находились в некотором недоумении перед собственными теориями и открытиями.