– Ну что, хорошо посидели культурную программу на день выполнили. Ну что, по последней и обратно на мороз?

Я согласился. Мы опрокинули на прощание еще по джину на фейхоа, расплатились и покинули заведение. На улице стало еще холоднее, в особенности сравнивая с уютной атмосферой внутри. Я остановился, доставая сигарету и нервно пытаясь подкурить паршиво работающей зажигалкой. Т. встала вплотную и обняла меня. Я бросил попытки поджечь сигарету, и тоже ее обнял. И мы поцеловались. Как-то безмолвно. Просто чувствовалось, что это самое логичное и естественное продолжение вечера. Будто и выбора у нас не было. Мы простояли так пару минут, пока настойчивый суровый и, наверняка целомудренный северный ветер не пронзил нас до самых поджилок, вынудив взять направление в сторону остановки. Но шли мы, уже обнявшись.

– Эмм, наверное, надо что-то прояснить, – сказала она, замявшись, спустя пару метров.

– Мне кажется, не надо, – отвечал я, не задумываясь. Не хотелось разрушать единение момента – Не лучшее время что-то прояснять. Потом.

– Хорошо, согласна. А лучше вообще обойтись без вопросов. Они ни к чему. Можно ведь просто дарить друг другу радостные мгновения!

– Хорошо, – думаю, если бы мне в тот момент предложили бы не просто не задавать вопросы, а, скажем, отрезать мизинец – я бы без раздумий согласился.

– Хорошо, – повторила она за мной.

Так мы и шли обнявшись, быстро целуясь через каждые тридцать метров – это все, что можно выторговать у несговорчивой минусовой температуры. Мы попрощались в метро, как она села на поезд своего направления. «Хороший вечер» – произнесла Т., словно подытоживая все ранее произошедшее. Я был с ней согласен.

В следующей раз я увидел ее на встрече общей компанией, ровно через неделю. Да этого у нас наладилась постоянная связь посредством сообщений, нередко не без игривых акцентов и полутонов, однако, особого внимания на вечере в кабаке никто не уделял. Просто «хороший вечер» – как его окрестила Т., да и условие «без вопросов» все также работало. В сообщениях мы ограничивались обсуждением каких-либо будничных новостей в городе или забавных случаев на работе, иногда делились музыкой. Тот факт, что нам нравилась схожая, меня уже не слишком удивлял. В тот день мы решили выбраться на концерт, по настоянию человека, из нашего круга, что отвечал за культурное просвещение. Длинный, со взъерошенным блондинистым ежиком на голове, и мельтешащим взглядом он всегда с чрезмерным пылом рассказывал нам о самых свежих событиях в городе, абсолютно игнорируя масштаб события. Он одинаково увлеченно мог рассказывать о выставке старых голландских мастеров в национальной галерее, куда на вход собирается очередь из всех жителей города, которые умеют читать новости, так же как о каком-нибудь подвале с авангардным содержимым, куда нельзя было дойти, не испачкав по пути ботинки в грязи или железнодорожном мазуте. Слушать его можно было от силы минут пять, после этого внимание безнадежно улетучивалось, вследствие неправомерно огромного количества вплетаемых в повествование высокопарных оборотов, никому неизвестных отсылок к средневековой литературе и отборного мата. Слава богу, как раз в первые пять минут он и вмещал всю необходимую информацию о мероприятии. И дальше вещал, либо ближайшему товарищу, неосторожно посмотревшему ему в глаза или же просто в воздух. Каждый раз спустя добрых минут двадцать он замечал, что его уже никто не слушает, называл нас в сердцах «деревенщиной» или «тупыми алкашами», обижался некоторое время, раздражался, закатывая глаза, но затем сменял гнев на милость и вливался спокойно в обсуждение какой-нибудь глупости, о которой все спорили на тот момент. Вот именно по его настоятельному совету, мы всей компанией завалились под вечер в заведение, ранее принадлежавшее заводу по производству то ли микросхем, то ли ракетных двигателей. На сцене весь вечер выступала некая группа «надежда и следующее громкое явление всей музыкальной индустрии рока из Скандинавии, ебать ее в рот». Я не запомнил ни единой песни. Хотя это не вина группы. Было и громко, и народу вокруг все вроде как очень нравилось. Все мое же внимание весь вечер было обращено на мелкую брюнетку в нелепой леопардовой жилетке поверх джинсового платья. Прилично опоздав, она сразу потребовала джин с тоником и наградила меня, впрочем, как и всех остальных, приветственным поцелуем в щеку. Как всегда, стремительная и с нервной улыбкой, тараторя то-то про неразумных коллег, с которыми вообще ничего нельзя путного построить, она выпила чуть ли не половину залпом, и только после этого слегка приостановилась, отдышалась и позволила остальным вставить несколько слов. Дождавшись пока все отоварятся на баре, мы вышли поближе к сцене. К своему несчастью, я оказался прямо позади Т. и весь вечер мне приходилось вдыхать аромат ее непослушных волос. Не знаю сколько длился концерт, как по мне бесконечно долго. Вечность разрывалась на отдельные элементы. Этими перебивками являлись моменты, когда бедра лениво пританцовывающей впереди меня Т. случайно касались моих.