Основным предметом разногласий между двумя сторонами, как и на протяжении всей войны, был статус Польши. Рузвельт был готов дать Сталину некоторую свободу действий при условии, что он не будет перегибать палку. Трумэн был настроен иначе. Днем 23 апреля он вызвал в Белый дом Стимсона, Маршалла, адмиралов Кинга и Лихи, министра флота Форрестола, государственного секретаря Стеттиниуса, Гарримана и генерала Джона Дина, которые прилетели из Москвы несколькими днями ранее. Вступительное слово Трумэна предопределило грядущую холодную войну. «Наши соглашения с Советским Союзом до сих пор были улицей с односторонним движением, и так продолжаться не может», – сказал он.

Несколько минут он продолжал в том же духе, а затем спросил у гостей их мнение. Форрестол придерживался жесткой линии. По его словам, Сталин положил глаз на Венгрию, Болгарию и Грецию, «и я думаю, что мы могли бы решить этот вопрос сейчас, а не откладывать его на потом». Гарриман был немного более оптимистичен: «Настоящая проблема – это решить вопрос о том, должны ли мы участвовать в установлении советского господства над Польшей. Очевидно, мы сталкиваемся с возможностью разрыва с русскими, но я чувствую, что при правильном решении этого можно избежать».

Стимсон, который выступал следующим, предупредил: если Соединенные Штаты займут жесткую позицию в отношении Польши, они могут испортить отношения с Россией, а это слишком высокая цена. «Я думаю, что, возможно, русские более реалистичны, чем мы, в отношении собственной безопасности», – сказал он. Адмирал Лихи согласился: «Я покинул Ялту с впечатлением, что советское правительство не собиралось разрешать свободному правительству действовать в Польше. Я бы удивился, если бы Сталин повел себя иначе». Генерал Маршалл, самый влиятельный военный среди собравшихся, встал на сторону Лихи и Стимсона, сказав: «Я надеюсь на участие Советского Союза в войне против Японии… Русские могут отложить вступление в войну на Дальнем Востоке до тех пор, пока мы не сделаем всю грязную работу. <…> Вероятность разрыва с Россией весьма велика». На этой торжественной ноте завершилось первое заседание Трумэна.

В 17:30 Трумэн принял вторую группу посетителей. Молотов и Андрей Громыко, советский посол в США, прибыли в Белый дом, и Трумэн, не обладая даром Рузвельта вести светские беседы, сразу перешел к делу: если не будет найдено решение по Польше, приемлемое для всех сторон, он сомневался, что послевоенное сотрудничество между Соединенными Штатами и Советским Союзом будет возможным. Затем он передал Молотову письмо для Сталина. В нем говорилось: «По мнению правительства Соединенных Штатов, крымское решение [то есть принятое в Ялте] о Польше может быть выполнено лишь в том случае, если в Москву для консультации будет приглашена группа подлинно представительных демократических польских деятелей. Правительство Соединенных Штатов и британское правительство в своем совместном послании, переданном маршалу Сталину 18 апреля, пошли настолько далеко, насколько они могли, чтобы решить вопрос и выполнить крымские решения. Советское правительство должно понять, что если дело с осуществлением крымского решения о Польше теперь не двинется вперед, то это серьезно подорвет веру в единство трех правительств и в их решимость продолжать сотрудничество в будущем, как они это делали в прошлом». Трумэн и все более разочаровывающийся Молотов несколько минут ходили вокруг да около Польши и Ялтинских договоренностей, затем Молотов вышел из себя и закричал: «Со мной никогда в жизни так не разговаривали!» Трумэн ответил: «Выполняйте свои договоренности, и с вами не будут так разговаривать».