Моисеева и его коллег вернули в Большой, но и Василий Тихомиров получил повышение, заняв место Александра Горского. Вот такая дипломатия. А иначе нельзя — Луначарский благоволил к приме-балерине Гельцер, заставляя молодых балерин стоять в очереди на получение новых партий. После 1917 года Гельцер, как и Гердт, не уехала из Совдепии, потому в свои пятьдесят лет и была настоящей хозяйкой театра, указывая через балетмейстера Тихомирова, кому и что танцевать (хотя у него и была уже другая семья, но теплые дружеские отношения между ними сохранились).

В 1925 году Гельцер одна из первых удостоилась звания народной артистки республики, продолжая танцевать первые партии. И здесь очень пригодился Игорь Моисеев, ибо Гельцер уже была немолода и тяжела, прежний ее партнер по гастролям Иван Смольцов даже сорвал себе спину. Ей и посоветовали спортсмена Моисеева, отказаться он не мог, выбора не было. И стали они разъезжать по городам и весям, Моисееву было нелегко: «Мне все это очень не нравилось, я был как бы на услугах. Когда мы приезжали, она давала задание: обойди театр, посмотри, как сделана сцена, поговори с осветителями. Однажды, помню, шла “Вакханалия” Сен-Санса — я подхватываю Гельцер на руки, начинаю кружить, кружить, кружить и… у меня уже перепуталось все — где зал, где задник, я бегу прямо на темные кулисы, а сзади них — стена, и с разбега я ее брякаю об стену. У меня было впечатление, что я Гельцер если не убил, то уж точно искалечил». Когда Гельцер пришла в сознание, то, открыв один глаз, сказала Моисееву: «Об этом никому ни слова!»

А как же иначе — балериной владело упорное желание продолжать карьеру во что бы то ни стало. Танцевала она чуть ли не до семидесяти лет, что приводило к курьезам. «В преклонном возрасте, танцуя “Умирающего лебедя”, Екатерина Васильевна была уже настолько слаба, что с трудом могла подняться: сесть в позу умирающего лебедя она еще могла, а подняться ей было уже непросто. Устроители концерта вынуждены были закрыть занавес. Рассказывают, что к ней подошел рабочий сцены и сказал, что занавес уже закрыт, на что она ответила: “Уйди, милый, уйди! Пока не умру — не встану!”», — рассказывает Илзе Лиепа. Отличаясь экстравагантным поведением, Екатерина Васильевна нередко выходила из своего дома в Брюсовом переулке в гриме, с наклеенными ресницами. Однажды ее задержал милиционер, спутав с женщиной легкого поведения. Выпутаться из этой истории помог орден Ленина, который балерина использовала в качестве застежки своей норковой шубки.

Луначарский приглашал Гельцер на богемные «четверги», проходившие у него на квартире. Туда же стал вхож и Игорь Моисеев. В 1924 году Анатолий Васильевич приискал себе новое скромное жилье в Денежном переулке — на пятом этаже, причем квартира была под номером один — что означало следующее: владельцы доходного дома (зажиточная до 1917 года семья Бройдо) предназначали этот двухуровневый семикомнатный пентхаус для себя лично. Выбор наркома очевиден — богема и должна жить на чердаке, в крайнем случае в мансарде. Интеллигентный большевик Луначарский решил особо не церемониться с прежними обитателями, коими оказались книжный фонд и коллектив библиотеки Неофилологического института Москвы. Библиотекой руководила Маргарита Рудомино, ставшая свидетельницей исторического визита. День этот запомнился на всю жизнь, а как иначе: вся страна скорбит по поводу кончины Ленина, которого только вчера похоронили, но, видно, наркому было не до траура: «Луначарский, входя, не поздоровался, уходя, не попрощался со мной. Он осмотрел помещение библиотеки на 5-м этаже и в мансарде, оно ему понравилось, и он сказал: “Хорошо. Я беру”. Повернулся и пошел из квартиры. Свита за ним. Когда я услышала слова: “Я беру”, то поняла, что нас будут выселять. У меня, конечно, страшно забилось сердце, я безумно испугалась». Вот ведь интеллигенция слабонервная какая — сразу сердце забилось, и с чего, собственно? Ведь не в ЧК же увезли, а всего лишь помещение отобрали. Радоваться надо. Но, согласитесь, какой странный нарком просвещения — не поздоровался, даже «до свидания» не сказал. Библиотеку, конечно, выселили.