И здесь начались бесконечные собрания богемы, хозяйкой салона стала наркомша Наталья Розенель — одна из первых светских дам Москвы, претендовавшая на лавры Зинаиды Волконской. Кто только не карабкался на пятый этаж, чтобы скоротать вечерок-другой в гостеприимном доме Луначарских, в том числе Иван Козловский и Александр Батурин с женой, арфисткой Верой Дуловой. Гостей приглашали на семейные праздники, новогодние вечера, музыкальные собрания, читки новых пьес и стихов. В Денежный приходили многие иностранцы — приезжавшие из-за рубежа актеры, писатели и вообще какие-то непонятные личности вроде Воланда. Порой Луначарский не мог понять — кто перед ним находится, спрашивая жену: «А это кто?» В ответ Розенель пожимала плечами — мало ли кого опять занесло в гостеприимную квартиру наркома! А квартира, надо сказать, была необычно спроектирована, центром ее служила обширная двухэтажная гостиная с камином и роялем, а также с галереей-библиотекой. На стенах — картины. Огромная столовая вмещала порядка сорока человек гостей. Для более камерных встреч предназначалась малая гостиная. В кабинете наркома — письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Здесь же кремлевская «вертушка» — крайне полезная вещь, символ так называемой позвоночной системы.

И вот в таком салоне появился Игорь Моисеев, почти как в романе Булгакова: «Когда я пришел туда в первый раз, открыла горничная с наколкой, фартуком — все как в добрые старые времена. Луначарский выходит, берет меня за руку, вводит в зал и говорит: “Хочу вам представить молодого человека, которому я предсказываю большое будущее. Один из немногих интеллигентных людей, которые работают в Большом театре”. А я был тогда действительно очень начитанным, говорил хорошо по-французски. “Прошу представить”. Представляют: Маяковский, Таиров, Мейерхольд, Анри Барбюс… Пошли беседы, я себя чувствовал в абстракции полной, потому что обсуждали какие-то премьеры и все прочее, а я ни бэ ни мэ. Я понял, что не тяну на такое общество и что мне надо либо подтянуться, либо не ходить. И вот в течение полутора лет я каждый день ходил в библиотеку Исторического музея и изучал историю искусств». Когда Моисеева в 1936 году после назначения Самуила Самосуда ленинградцы окончательно выдавили из Большого, помочь ему уже было некому. В следующий раз он вернется в театр только в 1959-м, ставить «Спартака».

А Иван Козловский переместился в другие места, заведя дружбу с ближайшей сталинской обслугой: личным секретарем Александром Поскребышевым и начальником охраны Николаем Власиком. Они дружили семьями, отмечали вместе дни рождения и Новый год, устраивали просмотры кинолент. Здесь, конечно, была иная атмосфера, нежели у Луначарского, более казенная, как и мебель с металлическими бирками в квартирах. Пьесы и стихи никто не читал. Дочь Ивана Семеновича Анна запомнила частые поездки на госдачи к Поскребышевым и Власику, когда «у входа машину всегда останавливали, из будки выходил охранник и проверял документы. На этих казенных дачах было много прислуги и роскоши. На даче Поскребышева в просмотровом зале вишневого цвета гостям крутили трофейные фильмы. В один из вечеров показали “Сестру его дворецкого” с Диной Дурбин. Рядом со мной, маленькой, сидела Светлана Сталина».