– Своего Серёжку.

– Он импотент.

– Зато он прикольный!

– Да, – согласилась Сонька. И непонятно было, с чем она согласилась.

Ночь наступила тихая, светлая. Злой Барбос ворчал на луну, ронявшую на Коломну багровый отсвет американского солнышка. Сняв колготки, Юлька смотала со ступни бинт и опять легла, подложив ладони под щёку.

– Мне хорошо, – говорила Сонька, переместившись со стула на подоконник и сидя там среди чашек, – я не хочу никуда уходить отсюда. Здесь можно думать о чём угодно.

– Везде, наверное, можно думать о чём угодно.

Сонька вздохнула, и, помолчав, продолжила:

– Предположим, ты попадаешь в рай после смерти. А твоя мама – в ад. Согласно Евангелию, такое вполне возможно. Но я никак не могу понять, как может при этом рай быть для тебя раем?

– Должно быть, там изменяется представление обо всём. А может быть, Бог просто отключает способность думать.

– Так вот и я говорю об этом же! Думать можно только в аду!

– Разве туалет – ад? – лениво спросила Юлька и рассмеялась, заметив, что Сонька смотрит в упор на её ступню. Но Сонька, казалось, видела исключительно свою мысль.

– А почему нет? Что, в аду, по-твоему, жарят на сковородках? Я лично думаю, что там – пытка поизощрённее. Достоевский писал, что ад – это ощущение, что ты предал.

– Кого?

– Христа, который за тебя умер.

– Какая здесь аналогия с туалетом?

– Элементарная. Если я живу и работаю в туалете, значит – я предаю своего Создателя, потому что вряд ли он создавал меня для такой работы и такой жизни. Ведь микроскопом гвозди не забивают!

– А почему ты убеждена, что ты – микроскоп, а не молоток?

– Потому, что Гамлет не может быть молотком.

– Так ты у нас Гамлет?