И больше ей сказать было нечего. Даниил тихо возразил, что этого быть не может. Она, казалось, не слышала. Она молча смотрела вдаль. Глядя на неё, единственный сын Мамелфы очень хорошо понял, что всё возможно.

Он разнуздал буланого и ослабил на нём заднюю подпругу, чтобы коню удобнее было пить и пастись. Пока конь ел клевер, дружинник стоял спиной к Забаве Путятишне, потому что она стирала в корыте свою одежду и ополаскивалась сама. А потом пустились в обратный путь. Евпраксия ехала на втором коне. Сидела она в седле по-мужски, низко нахлобучив на лоб шапку Даниила, чтобы никем не быть узнанной. Гурчевецкий шлях, как и накануне, был почти пуст, а вот после поворота на оживлённую киевскую дорогу надежды на эту шапку осталось мало. Но, кажется, повезло.

Когда на вечерней заре огибали холм с тремя ветряными мельницами, сворачивая к Днепру, Даниил взглянул на закат и предположил, что завтра будет тепло. А глубокой ночью, когда впереди показался Киев, Евпраксия попросила своего спутника проводить её к дому Микулы Селяниновича и его дочерей. Прощаясь с ним у ворот, она обратилась к нему с ещё одной просьбой. Потом поблагодарила его за всё. Коня он у неё взял.

Глава двадцать шестая

Глава двадцать шестая

Этой же ночью в Киев вернулся Вольга. Ужасная весть настигла его в кабаке уже под Смоленском, где он остановился с товарищами для отдыха. Тут же вскочив на коня, он один пустился в обратный путь и уже через семь часов коня доконал. По счастью, это случилось недалеко от заставы, и ему дали другого. Отроки на дозорной башне Северных ворот Киева за версту узнали Вольгу Всеславьевича при свете луны и сразу открыли ему ворота. Ворвавшись в город, Вольга заехал на постоялый двор, где единым духом выпил два ковша браги и завалился спать – он не смыкал глаз почти уж четверо суток. Весть о его прибытии разбудила Киев раньше зари. И всюду – от самой бедной избы до княжеского дворца, все перекрестились. Мало кто сомневался в том, что Вольга, проснувшись, сразу найдёт Евпраксию. Но когда этот чёрт проснётся – никто не знал.

На заре Микула Селянинович вновь отправился в поле. Он взял с собой для компании волкодава, которого накануне Ян отдал Зелге, за что она вернула ему текинского жеребца. Ведя под уздцы лошадку, тащившую на спине соху, Микула посвистывал очень весело. Он посвистывал бы ещё веселее, кабы Евпраксия не велела ему день – другой молчать о её чудесном спасении. Это же пожелание она ночью высказала служанкам и дочерям хлебопашца, которые чуть с ума не сошли от счастья, когда она заявилась. Трём дочерям, а не двум! Они разобиделись. Не смягчил их даже очень подробный рассказ о всех злоключениях рыжей сучки, как сразу обозвала Евпраксию Зелга. Спасибо, хоть накормили!