– Ай, Настасьюшка! Ты сейчас ничего не слыхала? Мне показалось, будто лягушка в избе заквакала!

– Да откуда ей в избе взяться? – важно махнула рукой Настасья, – это, должно быть, овца на улице блеяла!

– Разве? А не свинья ли это на грядках хрюкала, пожирая нашу морковку сладкую?

– Ах вы, злобные крокодилицы! – со слезами на воспалённых глазах вскричала Евпраксия, – мало вам, что меня два дня басурмане мучали? Вы решили меня домучать? Ведь вы же даже не знаете, почему мне надо пока таить своё возвращение!

Две сестры устыдились, но промолчали. Во время завтрака, состоявшего из трёх блюд, к которому Зелгу не дождались, они также молча подкладывали Евпраксии самые слюновыделительные куски. Она не отказывалась, но обиженные гримасы всё ещё корчила.

– А где Зелга? – спросила её Настасья, когда уже пили квас, – куда ты её отправила?

– На Подолие. Не волнуйтесь, я вашей младшей сестре больше ничего не стану приказывать. Буду только её просить о дружеской помощи. И она у вас жить останется. Ей здесь лучше.

Эти слова понравились двум Микулишнам так, что они сейчас же расцеловали Евпраксию, и пошла у них болтовня про княжеских отроков.

После завтрака младшая сестра отправилась в хлев – поглядеть телёнка, а Василиса Микулишна взяла лук со стрелами да затеяла упражняться в стрельбе, избрав в качестве мишени чугунный печной горшок, сушившийся на заборе. Стрелы в него не втыкались, но и испортить его они не могли. Действуя таким образом, она чуть не убила Зелгу, которая от большого ума полезла через забор, вернувшись из Киева. Обозвав премудрую Василису дурой, Зелга вбежала в избу, где молодая боярыня мыла голову над лоханью, и отдала ей пуговицы.

– Отлично, – проговорила Евпраксия, оглядев новую чеканку на них, – это то, что надо! Но только это уже никому не надо. Итак, Улеб теперь знает, что я вернулась?

– Нет, – ответила Зелга. Евпраксия с удивлением положила пуговицы на стол. Вода с её длинных, рыжих волос стекала по голому телу на пол. Взяв полотенце, боярыня их отжала и начала вытирать.

– Да как это – нет? Ты что ж, ему не сказала?

– Сказала! Но он мне, кажется, не поверил. Он счёл меня полоумной.

– Какое тонкое наблюдение! Но зачем же он отдал полоумной такие пуговицы?

– Из жалости! Он не верит, что ты вернёшься. Он мне сказал, чтоб я убежала от злой, жестокой Меланьи и как-нибудь обустроила свою жизнь за счёт этих пуговиц. На Подолии не слыхали ещё о том, что я – дочь Микулы.

Евпраксия призадумалась. Отложив полотенце, она надела рубашку. Достав затем из ларчика на столе шпильки Василисы или Настасьи, она приказала Зелге собрать её волосы на затылке и заколоть. Когда половчанка справилась с этим делом, её бывшая госпожа поинтересовалась: