И тут Семён Ульяныч не поверил своим глазам. Вместо образа святой Софии, который тридцать три года стоял в иконостасе в окошке, назначенном ещё митрополитом Павлом, сейчас находился другой образ.

Семён Ульяныч завертел головой и поковылял к Афиногену.

– Фенька! – шёпотом закричал он, хватая пономаря за рукав. – А где старая София с местного чина?

– София? – удивился Афиноген. – А-а, так её владыка Филофей взял. Он на Конду поехал вогулов крестить и образ Софии забрал. Ну, чтобы вогулы знали, кому в Тобольске главный храм поименован.

– На Конду?! – с ужасом переспросил Семён Ульяныч.

Глава 10 Найти путь

Глава 10

Найти путь

Григорий Ильич не умел рыбачить, как не умел охотиться, растить хлеб, ткать холсты или тачать сапоги. Но этой зимой он научился ловить рыбу сквозь прорубь, а весной, когда сошло половодье, освоил и невод. Тихо сплывая вниз по течению в обласе, он подтягивал сеть за становую снасть и ощущал сопротивление кошеля. Свежее солнце раннего лета обжигало плечи, а от воды поднимался холод, накопленный Кондой за долгую зиму. Жара была непривычна и болезненна, как пощёчина. Тёмная торфяная вода таёжной реки играла бликами и казалась густой и тяжёлой, словно масло.

Григорий Ильич с плеском вынул кошель, и сквозь сетку, сплетённую из волосяных верёвок, хлынул зелёный жидкий ил: у Новицкого, неопытного рыбака, невод опять протащило по дну. Впрочем, в жиже блеснуло несколько рыбин – судя по всему, ельцы и судаки. Григорий Ильич потряс кошель над водой, опорожняя от грязи, и перевалил через борт в лодку. Надо извлечь улов и подцепить на кукан, привязанный к держалке на носу обласа.

На Григория Ильича, изначально человека городского и знатного, который никогда не добывал себе пропитания из природы, простая рыбалка производила очень странное впечатление. Она напоминала изгнание бесов. Ведь их не видно, бесов. Вроде обыденная вещь – амбар, или мельница, или баня, и ничего в них нет, а прочитал молитву, перекрестил, окропил – и бесы полезли ниоткуда, будто крысы из затопленной норы. Здесь, в лесу на Конде, Григорий Ильич повсюду чувствовал присутствие тайной языческой жизни: в реке, в тайге, под землёй. Эта жизнь вовсе не была злокозненной. Она не замышляла пагубы на душу. Но она оплетала, как паутина, причудливыми правилами, приметами, условиями, и в конце концов порабощала, подчиняла, лишала свободной воли. Так слабенький вьюнок опутывает могучее древо, и древо сохнет, погибает. Григорий Ильич не боялся, что язычество опутает его душу и он погибнет. Он уже погиб, это ясно. Но он ещё может сделать что-то нужное, ещё пока ему неведомое, и может спасти непонятно кого.