– Я устала на Ен-Пуголе одна, – возразила Айкони. – Я хочу к людям.

– Ещё рано. Я позову тебя, когда будет можно. Уходи.

– У меня кончилась соль. Я сломала топор.

– Возьми у меня соль и топор и уходи.

Нахрач проводил Айкони до ворот в ограде своего подворья. Пантила дождался, пока Нахрач уберётся обратно в избу, и на локтях пополз наружу. Надо было взять нож и верёвку и бежать за Айкони, пока её ещё можно догнать. Пантила уже придумал, что делать дальше.

А возле своего сарая Пантила столкнулся с запыхавшимся Новицким.

– Я бачив Аконю! – взволнованно сообщил Григорий Ильич.

– Она была тут. Нахрач сказал ей вернуться на Ен-Пугол, – ответил Пантила. – А где ты видел её, Григорий?

– На бэрэжи… Нижче за тэчиею на тры вэрсты.

Пантила вперился куда-то в пустоту, лихорадочно размышляя о пути, по которому Айкони пробирается на Ен-Пугол, не оставляя следов. Её болото непременно соединяется с Кондой какой-нибудь протокой, незаметной лесной лывиной. Топкая лывина затягивает следы. Скорее всего, Айкони идёт от болота до Конды по лывине, а дальше – по берегу в рогатую деревню. Значит, лучше всего будет схватить Айкони где-нибудь на берегу Конды, пока она не свернула в тайгу, – там её уже никто не сможет отыскать.

– Гриша, владыка на Конде, – Пантила посмотрел Новицкому в глаза, чтобы убедиться, ясно понимает ли его Новицкий. – Он близко. Ты сейчас возьми облас и жди, где Щучий обрыв. Я поймаю Айкони, приведу туда. Мы трое, ты, я и она, уплывём к владыке.

Григорий Ильич скривился, будто от боли. Он не хотел, чтобы Айкони попала в плен. Лесные звери в неволе умирают от тоски. Неужто ему надо помогать Пантиле? У Григория Ильича плакала истерзанная душа.

– Панфыл… – с трудом произнёс Новицкий. – Аконя нэ повынна…

Пантила молчал. Григорий Ильич опустил голову.

– Трэвожно мэни… Не збыватэ еи, Пафыл… Вона дывчинка…

Пантила изумился: Гриша жалеет Айкони!.. И тотчас Пантилу опалил гнев. Айкони отвергла крещение! Она служит бесам! Она не просто живёт в неведении язычества – она пособляет Нахрачу и знает, что делает!

– Я не буду к ней злой, – твёрдо сказал Пантила. – Но к сатане буду! Бери лодку, Гриша. Жди меня, где Щучий обрыв!

…Еле усмиряя себя, он прошагал через вогульскую деревню, не подав вида, что торопится, а за деревней, в лесу, пустился бегом. Он испытывал болезненное воодушевление, ведь он впервые что-то делал для своей веры сам, по своему почину и без руководства владыки Филофея. Он бежал по едва заметной тропинке, что вилась вдоль берега Конды – низменного и дико заросшего урёмой. Он видел, что Айкони прошла здесь совсем недавно: трава была примята; в воздухе звенели комары, почуявшие и потерявшие добычу; кусты словно бы ещё беспокойно шевелились; на мокрой земле мелькнул отпечаток маленькой девичьей ноги; на стволе упавшей сосны, что лежал поперёк дороги, темнело пятно грязи – тут Айкони наступила на ствол. За кустами и ёлками на полуденном солнце бесшумно вспыхивала река.