– Нет, она из деликатности оставила нас одних. Пошла погулять… Она была настоящая сеньора.

– Так о чем шел разговор?

– Я был взволнован, хотя старался это скрывать. Тезео волновался еще больше. Помню, он сказал: «Надо было со всем этим покончить, Дженна. С фашистским безумием, с Муссолини, который уже был марионеткой, с нацистами-убийцами, со всем этим…» Интересно получается, вам не кажется? С точки зрения новой Италии, которая вышла из войны, плохо поступил я. А он приехал просить меня…

Он умолк, подыскивая слово. А может, просто не хотел его произносить.

– О понимании? – подсказал я.

Он немного подумал. Его лицо скривилось в гримасе, напоминающей улыбку.

– О прощении, я бы сказал… В какой-то момент его глаза наполнились слезами, он потянулся ко мне, будто желая обнять, но увидел, какое у меня лицо, и сдержался.

– И?

– И ничего. Это все. Он застыл и молча смотрел на меня. А потом встал и ушел, и больше мы с ним никогда не виделись.

Разговор закончился, и магнитофонная пленка остановилась. Я нажал на клавишу и отключил запись.

– А вы знаете, что в книжном магазине Елены Арбуэс, в Венеции, на стене висит ваша с Ломбардо фотография, где вы стоите на подводной лодке «Шире»?

Он удивился:

– Нет… я этого не знал.

– И тем не менее.

Он задумчиво смотрел на меня, пока я убирал в рюкзак магнитофон и тетрадь с записями.

– Никому не перечеркнуть того, что мы сделали с ним вместе, когда были молодыми, храбрыми и преданными родине, – неожиданно сказал он. – Хоть жги нашу мокрую шкуру каленым железом… Все, что было на Гибралтаре, осталось в книгах по истории.

В голосе старого водолаза слышались отзвуки гордости. Подняв взгляд, я увидел в его глазах слезы. И голос у него дрогнул.

– Я очень любил этого сукина сына, – добавил он. – И я рад за него, за то, что он счастливо прожил оставшуюся жизнь, потому что рядом с ним была эта женщина… Самая достойная из нас.

Камера маленькая, с голыми стенами и зарешеченным окном во двор; с потолка свисает лампочка, которая не гаснет ни на секунду, в углу ведро, на неровном цементном полу валяется тюфяк. Ничего отвратительнее Елена и представить себе не могла.