– Для вас война окончена, – говорит им капитан. – По крайней мере, я на это надеюсь, поскольку за вами тут хорошо смотрят. Пленные имеют обыкновение сбегать.

– Мы были бы в своем праве, сеньор, – вставляет Ломбардо.

– Не поспоришь, – терпеливо соглашается Фрейзер. – Такое право у вас есть.

Он оглядывает их грязные рабочие комбинезоны и босые ноги на холодном плиточном полу.

– Я прикажу, чтобы вам выдали одежду и обувь. – Он оборачивается к одному из офицеров: – Вы займетесь, Кёркинтиллох?

– Разумеется, сэр.

Фрейзер снова смотрит на итальянцев:

– Это все, что я могу для вас сделать… В остальном не думаю, что мы еще когда-нибудь увидимся.

– Я тоже не думаю, – отвечает Ломбардо, вытягиваясь по стойке смирно. Скуарчалупо делает то же самое.

Англичанин молчит. Потом прикладывает большой и указательный пальцы к козырьку: так военные отдают честь, однако жест как будто случайный, словно он просто поправляет фуражку.

– Но если мы все-таки увидимся, – говорит он, – когда кончится война, я сделаю то, чего не могу сделать сегодня: я пожму вам руки.

Ломбардо удивленно моргает:

– Это почему, сеньор?

Лицо командира Фрейзера по-прежнему непроницаемо. И вдруг взгляд его теплеет.

– За то, что вы спасли жизнь моим людям, и за беспримерное мужество, с каким вы атаковали мой корабль.

Гарри Кампелло ждет в вестибюле военно-морской разведки и делает заметки в своей тетради. Он страшно устал и дал бы что угодно за теплую ванну и двенадцать часов сна подряд. Последнее действие – по крайней мере, та его часть, за которую он отвечает вот уже несколько дней, – близится к концу, и это отчасти утешительно. Уже толком нечего добавить к драме, уплывающей из рук дальше по инстанциям. В каком-то смысле приятно избавиться от ответственности, однако это не смягчает горечи поражения; чувство такое, словно часть истории безвозвратно ускользает между пальцами. И арестованная уйдет из его рук живая и невредимая – ну, почти. Рано или поздно – это вопрос дней или недель – закончатся допросы, расследования, последние изыскания, и Елена Арбуэс окажется на свободе.

Это наполняет его черствое нутро бессильным гневом, хотя последний шанс еще остается. Кампелло упрямо цепляется за последнюю слабую надежду все-таки ее дожать. Поэтому он позвонил в контору и велел привести задержанную до того, как итальянцев отправят в военную тюрьму. Как изготовившийся ястреб – это только кажется, будто он разжал когти, – Кампелло верит в озарение последней минуты: какой-то знак, слово или жест помогут связать концы с концами и получить улику, на основании которой он предъявит пусть даже формальное обвинение. Может, судья его и не примет, но оно позволит Отделу сохранить лицо, положив на стол конкретный результат, вместо того чтобы смиренно открыть дверь подвала, извиниться сквозь зубы и указать женщине дорогу через границу.