Приняв командование десантом, капитан Ми отдал приказ выдвигаться колоннами, морякам занять позицию на правом фланге. Размеренной рысью поднявшись по склону, атакующие порядки достигли вершины холма и открыли плотный огонь, невзирая на пули, свистевшие над головами.

Залп, другой, третий, и над полем боя повисло густое черное облако пороховой гари, резко снизившее видимость. Сипаи, почти ослепшие в едком дыму и почти оглохшие от пальбы, задыхались, кашляли, но с шага не сбились и, подчиняясь навыку, обретенному за сотни часов ежедневной муштры, шли вперед, точно автоматы.

Кесри занял “наблюдательную” позицию – чуть сбоку, но вровень с передовым строем. С началом боя главным объектом его внимания стали собственные солдаты. Он много раз говорил им о сюрпризах в виде непредсказуемого рельефа местности, грохота выстрелов и дыма, но прекрасно понимал, что реальность ошеломит даже самого подготовленного бойца.

Вдруг в буханье пушек и треске ружейной стрельбы он различил странный вибрирующий звук – звенел штык, в который угодила пуля. В дыму обозначились контуры солдата: объятый ужасом, он держал ружье на отлете, готовый к тому, что ожившая Смуглая Бесс вот-вот его проткнет. Кесри подскочил к нему и, приложив ладонь к штыку, погасил звон металла. В следующую минуту за его спиной тонко пропела пуля, отрикошетившая от каркаса солдатского кивера. В такой момент оглушенному бойцу кажется, будто его огрели молотом по голове и у него лопнули барабанные перепонки. Сипай, парень лет семнадцати, повалился на колени, зажав руками уши и тряся головой. Кесри вздернул его на ноги, всунул мушкет ему в руки и подтолкнул вперед.

Тем временем артиллеристы смонтировали орудия, и гаубицы присоединились к огню легкой пушки моряков. Утробно ухая, из широких жерл они посылали ядра в защитные укрепления, а пушка, басовито рявкая, посыпала шрапнелью и картечью неприятельские цепи.

Противник дрогнул, и капитан Ми, шедший в первых рядах, вскинул саблю, подавая сигнал к атакующему броску. Исторгнув мощный рев Хар Хар Махадев![83], солдаты с ружьями наперевес ринулись вперед. Их появление из дымовой завесы обратило врага в бегство – китайцы бросились врассыпную, растворившись в зарослях холма.

Теперь Кесри предстояло привести в чувство своих солдат, опьяненных победой и уподобившихся кровожадному зверю после удачной охоты. Сейчас они были опасны и почти неуправляемы, однако он, размахивая саблей и сыпля страшными проклятиями, сумел согнать их в строй. В душе-то он был рад, что их приобщение к войне произошло не в ожесточенном сражении, а в относительно легком бою. Кесри смотрел на солдат, хмуро переминавшихся в строю, и сердце его наполнялось безмерной гордостью: он знал, что не изведает любви сильнее, чем к этой роте – его, в общем-то, творению, венцу трудов всей его жизни.