– Передайте Лу, пусть выдвигается, – распорядился маршал, – и расчистит дорогу через деревню – наши обозы не пройдут по улицам, заваленным трупами. Скажите ему, что сражение выиграно, так что свою шлюху – раз уж ему никак не отцепиться от ее подола – он может взять с собой.

Маршал снова рассмеялся: жизнь теперь казалась ему невероятно прекрасной.

* * *

Около церкви стояли наготове два батальона: знаменитый и пока еще ничем не прославившийся. Знаменитый батальон принадлежал 74-му Хайлендскому полку, сплошь состоящему из горцев, известных своей стойкостью в сражении. Шотландцы горели желанием отомстить за потери, понесенные полком их земляков в Фуэнтес-де-Оньоро, и помочь им должен был безвестный батальон 88-го полка, считавшегося таким же неуправляемым, как и любой полк в армии, хотя никто никогда не жаловался на боевые качества его солдат. В 88-м подобрались люди упрямые и задиристые, они гордились своим послужным списком не меньше, чем своей родиной, каковой был дикий, холодный, восхитительный запад Ирландии. Это были коннахтские рейнджеры, и теперь им, вместе с шотландскими горцами 74-го, предстояло спасать армию Веллингтона.

* * *

Чем больше подкреплений проходило снизу по дороге, тем крепче держались за кромку плато французы.

Развертывать шотландцев или ирландцев линейным фронтом было некогда, а значит, оставалось только бросить их колонной в самый центр боевой линии противника.

– В штыки, парни! – прокричал офицер, и два батальона побежали вперед.

Ободренные звуками волынок, коннахтские рейнджеры отметили начало наступления дикими воплями. Оба батальона шли быстро, торопясь вступить в бой. Тонкая линия обороны союзников разомкнулась, чтобы пропустить колонны, и сомкнулась за ирландцами и шотландцами, врезавшимися в надвигающихся французов. Открывать мушкетный огонь было уже некогда, как не было и возможности уклониться от рукопашного боя. Французы понимали, что победа достанется им, если только удастся перемочь этот последний порыв неприятеля; в то же время шотландцы и ирландцы сознавали, что их единственный шанс на победу – сбросить французов с кромки плато.

И это им удалось. Почти любая другая пехота остановилась бы в нескольких шагах от линии противника и дала залп в надежде, что противник оробеет и не кинется в рукопашную. Но горцы и рейнджеры не предложили французам такого выбора. Передние шеренги ринулись вперед со штыками наперевес. Они издавали боевые кличи на своих языках – шотландском и гэльском. Они хватали и толкали, колотили и пинали, дубасили прикладами и кололи штыками, и с каждой минутой все больше британцев подбегало и вливалось в задние ряды. Офицеры горцев рубили своими тяжелыми клейморами, ирландские офицеры предпочитали колющие удары более легкими пехотными саблями. Сержанты вонзали эспонтоны в плотную стену тел, поворачивали древко, чтобы высвободить наконечник, и били снова. Дюйм за дюймом, шаг за шагом они продвигались вперед. Такой бой привычен горцам – бой, когда чувствуешь запах крови врага. Именно за это ирландцев так боялись и в их собственной армии, и в армии противника. Они продвигались вперед, порой настолько сближаясь с врагом, что уже не острота оружия, а совокупная масса человеческих тел способствовала продвижению. Люди поскальзывались в крови и спотыкались о трупы, которыми был завален край седловины, но давление сзади несло их вперед, и внезапно французы посыпались по крутому склону холма, их медленное отступление превратилось в паническое бегство.