— Двадцать против одного, так сказал тамплиер? — процедил Торн. — Предположу, что тут тридцать против одного.

С его прикидкой трудно было поспорить. Битва была уже проиграна, а наши товарищи обречены. Ринувшись в этот водоворот, мы и сами не спаслись бы.

Я не один думал так и молчал, не желая выказать себя трусом, но один рыцарь за другим обращались к королю с просьбой не идти в атаку. Положение слишком скверное. Слишком опасное. Не стоит рисковать.

Самым красноречивым оказался де Кайе.

— Мы полагаем, что неразумно выступать против таких больших сил с горстью рыцарей, сир, — сказал он. — Возможно, вы считаете долгом рискнуть, но вы не сможете устоять против вражеской атаки. Меньшее из зол, сир, — это оставить уже окруженных одних, а не позволить туркам и вас погубить вместе с ними, ибо тогда надежда христианства падет и уверенность будет подорвана.

Ричард молча выслушал.

— Ускакать сейчас прочь с этого поля для меня — все равно что поклониться самому дьяволу, — заявил он, когда рыцарь закончил.

— Но, сир… — начал было де Кайе.

— Это я послал туда тех людей, — сказал Ричард, указав копьем. — И если я позволю им умереть, пусть меня не величают больше королем.

Эти слова задевали струны в душе, и любовь к нему, уважение к его преданности и бесстрашию вспыхнули в моей душе с новой силой. Я умру рядом с тобой, решил я, готовясь к грядущей атаке. Когда король спросил, кто с ним, я откликнулся первым:

— Я иду, сир!

Я отсалютовал ему копьем.

— Руфус! — Удивительно, но он рассмеялся. — За мной, ты и все, кто присоединится!

Раздался громогласный рев, а затем скакуны пошли колено в колено, норовя обогнать друг друга.

То было настоящее, неразбавленное безумие. Мы должны были погибнуть, все до единого, стертые с лица земли мамлюками. Уверенные в победе турки поджидали нас, осыпая насмешками и оскорблениями.

Мы обрушились на противника с мощью библейского потопа, пробив в его рядах большую дыру. Нанизанные на копья мамлюки трепыхались, словно куклы. Лошади спотыкались и падали, всадники вылетали из седел. Наши дестрие топтали всех без разбора. Вылетели из ножен мечи, и мы принялись прорубать во вражеском строю новые просеки. Многие сарацины даже не сопротивлялись. Падали отсеченные руки и головы. Я видел, как нога, все еще обутая в сапог, шлепнулась в грязь. Кровь хлестала, била фонтанами, текла ручьями, разлеталась брызгами. Раз за разом слышался клич короля: «Дезе!» Я эхом вторил ему. Раздавались крики, хрипы, стоны, мольбы и то, что я считал просьбами о пощаде. Но все заглушал лязг оружия. Звон меча, бьющего о щит. Клинка, пробивающего кольчугу. Булавы, опускающейся на шлем. Гул щита, принимающего один могучий удар за другим.