Монах подошел вплотную к пленнику и приставил к груди наконечник копья. Его лица даже сейчас не было видно, проклятый капюшон скрывал от Колямбо глаза человека, который распоряжался секундами его жизни. Вот уж кого следует назвать душеприказчиком. Но отшельник, немного повозив острием по пуховику, вдруг отложил копье на снег, прямо под ноги, и потянулся за чем-то сбоку от Колямбо, что лежало на одном из выступов камня. В левой руке душеприказчика возникла полная ладонь чего-то иссиня-черного и желеобразного. От субстанции понесло знакомым запахом, то был запах маслянистой жидкости, так часто за последние дни уводившей Колямбо в миры прекрасных грез и ужасных кошмаров. Но сейчас в руке монаха видимо было то, из чего тот дрянной напиток делают.

Отшельник как следует размахнулся, и влепил пахучей гадостью прямо в лоб пленнику, размеренными движениями размазывая черную кашу по его лицу. Колямбо искривился и замычал сквозь кляп, стараясь убрать поруганное лицо в сторону. А палач в черном балахоне, будто посмеиваясь где-то далеко внутри себя, с еще большей тщательностью сдабривал его нос, губы и прочее, пахучей субстанцией. По каким-то своим соображениям глаза Колямбо монах не тронул и, закончив размазывать, внимательно оглядел результаты проделанной работы. Из-под капюшона виднелись тонкие старческие губы, сложившиеся в ядовитую и довольную улыбку.

Потоки воздуха заунывно свистели в сложных переплетениях местных скал-останцев. Белесый туман приподнял свою вуаль еще выше, теперь он был почти по пояс. Но самое главное на небо набежала серая невзрачная пелена. Доступ к звездам, последним добрым свидетелям скитаний Колямбо был утрачен. Потянуло каким-то пронзительным одиночеством. А когда ты одинок тебе становится страшно. Только сейчас к нему так гадко подступило осознание всей безнадежности сложившейся ситуации.

Монах поднес к лицу туриста кинжал. Колямбо замер, не сводя взгляда с поблескивающей стали. Клинок медленно вращался в руке отшельника, словно издеваясь. Палач прислонял его, то к левой щеке своего пленника, то к правой. Холодная сталь, на которой выступил тонкий слой инея, жгуче терлась о кожу. Старик будто наслаждался процессом, чувствуя, как в душе жертвы с каждой секундой возрастает ужас от постоянного ожидания развязки.

Сердце Колямбо и впрямь яростно колотилось. Ему вдруг начинало казаться, что монах так и не пустит в дело свое оружие, но в следующее мгновение нажим клинка на кожу усиливался и надежды отпадали. Время растянулось в длинную нескончаемую линию. Казалось, что эта процедура будет длиться вечно. Но тут лезвие замерло на месте.