— Вы… плачете? — с запинкой проговорила виконтесса. — Вы сейчас плачете о той, кто не жила, а значит, не страдала, а когда-то у вас не нашлось для несчастной, всеми гонимой девушки не то что слезы — капли порядочности!

— Время все меняет, виконтесса, — глухо ответил Савельев. — Изменился и я.

Елена и впрямь не узнавала в нем ни бесшабашного гусара, ни провинциального помещика. «Неужели возможно до такой степени изменить свою натуру? — спрашивала она себя и тут же не без доли скепсиса отвечала: — В это я не верю. Но кутила выбрался в столицу, стал служить, и маска столичного чиновника намертво приросла к его физиономии. Он в меру строг и в меру сентиментален и даже приобрел тягу к рассуждениям и философствованию. Не удивлюсь, если узнаю, что он ходит по воскресеньям в церковь и регулярно исповедуется. Однако в душе у него наверняка все та же грязь и пустота. С годами он еще сделался ханжой и лицемером, только и всего!» Такой портрет нового Савельева казался ей очень верным. Она насмешливо улыбалась своему навязчивому спутнику, мечтая поскорее от него отделаться.

Граф Обольянинов явился на бал в неприметном сером фраке, стремясь не бросаться в глаза. По большей части он прятался за колонами, симулируя одышку, которая объясняла для случайных наблюдателей то, что граф сторонился толпы. Обольянинов и впрямь страдал, но от иного недуга. Ночные возлияния не прошли для него даром.

— А мне что прикажете делать? — шепотом возмущалась Каталина. — Тоже сидеть за колонной и любоваться балом украдкой?

Все шло кувырком в этот день. Проснувшись почему-то в комнате Глеба, граф не обнаружил своего воспитанника. Он искал его всюду, но тот как сквозь землю провалился. Слуги ничего не знали. «Может быть, я сболтнул этому бешеному мальчишке какой-нибудь вздор и он обиделся?» — гадал Обольянинов. Он не помнил ничего, что последовало уже за третьей бутылкой генуэзского кьянти, а выпито было, судя по пустой посуде, значительно больше.

Глеб так и не явился домой, а ведь именно он и должен был, по замыслу графа, привезти Каталину на бал и вертеться с ней где-то неподалеку от Бенкендорфа. Под угрозой оказалась и та ответственная миссия, которую шпион возложил на «доктора Роше». Что было делать? «Певица Сильвана Казарини», пробыв в Петербурге почти месяц, не приобрела никаких знакомств в высшем обществе.

— Экая ты нелюдимка! — с досадой выговаривал ей отец, наблюдая за танцующими парами. — Мало ли что тебе не хотелось ни с кем сходиться! Нужно было чуть не силой ломиться в салоны, приобретать популярность своей внешностью, пением, черт знает чем еще! Вот и не сидела бы теперь у меня на шее, а давно бы танцевала!