— Папеньку вы вспомнили через семнадцать лет, а меня никак узнать не можете! — воскликнула она вдруг, не в силах долее изображать беспечное веселье и сохранять инкогнито.

— Вы?.. Вы его дочь?.. — изумился Борис. — Как это возможно? Вы — графиня, и поете на сцене?!

— Ах, если бы только это! — горько засмеялась она, пытаясь справиться с душившим ее отчаянием. — Теперь-то вы вспомните меня, наконец?

— Конечно, Сильвана… — начал было смутившийся штабс-капитан, окончательно потерявший представление о том, как ему следует держаться со своей «старой знакомой».

Девушка пылко перебила:

— Нет, не Сильвана! Что же, вы даже моего настоящего имени не помните? А ведь вы мне посвящали стихи… Они до сих пор хранятся в моей шкатулке вместе с драгоценностями.

Борис предпринимал отчаянные попытки вспомнить имя смуглой разряженной девочки, которая пела кукле итальянскую колыбельную во время их первой встречи. Но, как назло, имя это не уцелело в его памяти, да и сама девочка запечатлелась в ней только в связи с куклой, запомнившейся куда отчетливее. Куклу звали Лизетт, в этом молодой князь мог бы присягнуть. Все его мысли и чувства уже тогда были обращены к Лизе, так что имя фарфорового бессердечного и бездушного муляжа, который нянчила маленькая итальянка, прочно врезалось в его память. Но как звали хозяйку куклы?!

А та между тем с чуткой проницательностью, превращающей страстно влюбленных людей в провидцев и медиумов, словно читала его мысли.

— Я узнала от вашего брата Глеба, что вы любили Лизу Ростопчину, — кусая губы, продолжила Каталина. — И, кажется, даже успели с ней обручиться…

Меньше всего ему хотелось бы говорить с кем бы то ни было о Лизе.

— Нет, мы не были обручены, — сухо ответил Борис. — Почему это вас так интересует?

— Потому что я не верю, что в наше прагматичное время молодой человек может давать клятву верности на могиле возлюбленной, прямо как в средневековой балладе. Я что-то такое исполняла, помнится, перед стайкой сентиментальных, выживших из ума светских старух. Там герой перерезал себе вены на могиле невесты, и его горячая кровь просочилась сквозь землю и крышку гроба к ее сердцу… Одна старушенция так расчувствовалась, что едва не осчастливила своих наследников. Но то старуха, а вы-то, вы?

Каталина бесилась и ревновала, уроки сдержанности, с таким трудом усвоенные ею, пошли прахом. Она отчаянно грубила, шутила над тем, что не подлежало осмеянию, сама понимала это и намеревалась зайти в своей эскападе еще дальше, чтобы вызвать в сердце молодого офицера такую же бурю, которая терзала ее саму. «Чем хуже, тем лучше! Только бы он очнулся от своей мертвенной любви, никому на свете не нужной, и увидел наконец меня!» В это время музыка смолкла. Девушка с лихорадочным нетерпением ожидала ответа своего партнера, не сводя горящего взгляда с его неподвижного бледного лица.