Лицо Маниоро напряглось от едва сдерживаемого гнева. – Я же сказал - никогда больше не упоминай при мне это имя. Он больше не мой сын. Я не хочу его видеть. И он не придет ко мне ...

Когда Маниоро произнес эти последние слова, они, казалось, были наполнены болью и отчаянием, которые скрывались за его гневом.

- Мы с отцом были врагами, - сказал Леон. Он умер прежде, чем мы смогли помириться. Но я бы отдал все, что у меня есть – всю эту землю, мой бизнес, каждый пенни в банке, – чтобы снова увидеть его и сказать ему, что даже когда я его ненавидел, я тоже его любил. И я уверен, что старый ублюдок сказал бы то же самое.

Маниоро не ответил. Леон достал из плетеной корзины еще две бутылки пива. Он передал одну своему другу и дал ему выпить почти всю, прежде чем сказал: - "Итак, скажи мне, могучий вождь ... Я знаю, что ты, масаи, владеешь всем скотом в мире. Но сколько голов ты хочешь дать мне, чтобы я отвез на рынок?

Старик ухмыльнулся, и они завели разговор о домашнем скоте, который занимал их обоих до тех пор, пока корзина не опустела.

В ту ночь, лежа рядом с Гарриет, Леон сказал: - "Мы должны что-то сделать, чтобы свести Бенджамина и его отца вместе, пока не стало слишком поздно".

- Ты прав, дорогой, это должно случиться, - ответила его жена. - Но не мы должны это делать. И мы оба знаем, кто.

- Нет, не буду, - сказал Бенджамин. - Я не могу. Он не хочет меня видеть. Он сказал это и имел в виду именно это. Теперь я знаю, что вы хотели как лучше, но у меня есть пациенты, которых нужно лечить ...

- ‘Подожди, - сказала Шафран. - Выслушай меня. Пожалуйста, Бенджи ... Ради старых времен.

Он повернулся, не в силах смотреть ей в глаза, и уставился на медицинские сертификаты в рамках на стенах своего кабинета.