– Я умею, – вмешался Лаурыч. – Я дома всегда чищу!

Жохова взглянула на него с гневом, схватила ведра и поволокла их к деревне. Пожалуй, двенадцатилитровые ведра она схватила сгоряча, они немедленно оттянули ей руки, корпус Жоховой как-то хрустнул, но выдержал, она скрежетнула позвоночником и потянула ведра вдаль.

– Тоже любит жареную рыбку, – прокомментировал Пятахин.

Народ устремился за Жоховой. Видимо, ее тщедушная спина с торчащими позвонками, дрожащая от напряжения и сострадания к рыбе, вызвала у мужской части населения приступ джентльменства. Листвянко, Гаджиев и Лаурыч кинулись на помощь, Лаурыча, как всегда, оттеснили, он стоял и только глупо улыбался.

Ко мне подошел Болен и кивнул в сторону водоема, пойдем, мол, посмотрим.

Полелюева колодца больше не было. Обычная яма. Глубиной метра в два, может, чуть больше. На дне коряги, камни, черепа, много, разных, с рогами и без, и вообще всякие кости, как мы при ныре на них не напоролись?

Болен посмотрел и с разочарованием плюнул в жижу.

– Тут родника нет, – перевела Александра. – Тут только мусор.

И так понятно, что мусор.

Болен плюнул снова.

– Надо еще искать, – опять перевела Александра.

Не сомневаюсь.

Болен опять плюнул, незначительным количеством слюны, на этот раз не сказал ничего.

– Обязательно, – сказал я. – Может, пока пойдем пообедаем? После трудов?

Насчет пообедать немцы ничего против не имели. Всю дорогу до деревни мы разговаривали о том, как принято обедать в далекой Германии и как это делаем мы, русские ортодоксы.

Обед получился роскошный. Настоящий.

Снежана наварила картошки в мундире, высыпала из чугуна прямо на стол, она раскатилась в красивом беспорядке. Картошка была еще горячая, дымилась, мы похватали ее и стали подкидывать, пытаясь остудить. Пятахин положил картофелину на голову, а Жохова проявила смекалку – насадила картофелину на вилку и дула на нее.

Картошка и хлеб.

Вкусно. То есть дико вкусно: самодельный черный хлеб и горячая картошка, и откуда-то крупная соль в половинке кокосовой скорлупы. Ни у кого не нашлось под рукой ножа, поэтому хлеб просто ломали, а картошку ели прямо с кожурой, посыпая сверху солью. Ели и ели, остановились, лишь когда картошки не осталось, да и хлеб почти весь сжевали.

Все-таки здесь еда воспринималась совсем иначе. Если дома это была просто… просто еда, то тут уже часть жизни. Смысл.